Константин Строев - Приглашение в школу (сборник)

Осколок мне был торжественно вручён, и он долгие годы хранился у моих родителей.

Драматические моменты во время операции не охладили мои теплые чувства к нашему милому и чуткому доктору. Помню, как она, начиная ежедневный обход, присаживалась на край кровати к одному из нас – лейтенанту с перебитой нижней челюстью, поэтому “зашинированной”, то есть намертво скреплённой с верхней челюстью при помощи металлических крючков и тугих резинок.

– Ну, что? Опять снимал резинки? Не мотай головой, – я же вижу! Вот срастётся челюсть неправильно – и будешь криворотый. Кто тебя тогда полюбит? – начинала она увещевать смешливого лейтенанта, которого эти “шины” крайне раздражали, так как ни посмеяться, ни поболтать, ни поесть вволю не позволяли.

Далее такой же благожелательный разговор следовал и с партизаном.

Он очутился в нашем госпитале после расстрела его немцем. Носоглотка была прострелена навылет: пуля прошла через щёку под глазом и вышла сзади рядом с позвоночником пониже черепа. Это спасло ему жизнь. Рассказывали, что этот весельчак-партизан как-то раз, отправляясь на очередную перевязку, захватил с собой зажжённую папироску и в тот момент, когда сестра его разбинтовывала, незаметно затянувшись, набрал полон рот дыма. В результате из-под снятой повязки из раны на шее пошла струйка дыма, и сестра чуть не лишилась чувств от такой шутки.

Вообще, весь наш покалеченный “контингент”, несмотря на телесные, да и душевные страдания, отличался удивительным жизнелюбием и оптимизмом. Иные ухитрялись даже по ночам уходить в “самоволку”. Для этой цели в палате был искусно припрятан комплект обмундирования.

Эти же жизнелюбие и оптимизм заполняли наши сердца и тогда, когда, наконец, распрощавшись с нашими заботливыми докторами и сёстрами, мы отправились навстречу новым испытаниям бушевавшей войны – туда, откуда многие не вернулись.

Меня же после выписки из госпиталя в мае 1943 года штаб инженерных войск Воронежского фронта направил в “электротехнический батальон” одной из инженерных частей.

Когда я доложил командиру этого батальона о своём прибытии, он огорошил меня заявлением, что командир сапёрного взвода (а именно так, в соответствии с полученной в училище специальностью, я себя величал) ему не нужен, имея в виду, очевидно, уникальную специализацию своего подразделения. Каково же было моё удивление, когда позже выяснилось, что батальон занимался именно самой, что ни на есть сапёрной деятельностью, никоим образом не связанной с электротехникой, – сооружал командный пункт Воронежского фронта в районе железнодорожной станции Ржава: рыли котлованы для блиндажей, обшивали стенки котлована досками, накатывали накат, – вполне для меня знакомой работой, навыки в которой я получил в училище.

Вскоре батальон получил пополнение, и меня назначили командиром учебной роты – учить сапёрному делу вновь прибывших солдат. Видно, первая неблагожелательная реакция командира батальона на моё появление продолжала витать надо мной ещё некоторое время. Но я со всеми старательно проходил “курс молодого бойца”, учил окапываться, сооружать землянки и взрывать толовые шашки.

После завершения работ на КП фронта батальону, получившему задание минировать танкоопасные направления в глубине нашей обороны, приходилось часто менять своё месторасположение. Передвигались мы, как правило, по ночам, постепенно приближаясь к передовой. Она выдавала себя взлетающими в ночном небе осветительными ракетами. На этом участке фронта тогда шла позиционная война. И, судя по мерцающим отблескам ракет, линия фронта представляла собой гигантскую дугу, глубоко входящую в территорию, занятую противником. Эта дуга впоследствии получила название Курской.

После ряда ночных переходов батальон наконец расположился на сравнительно длительное время на южном фасе этой дуги.

Учебную роту расформировали. Солдаты, усвоившие азы сапёрного дела, влились в штатные подразделения трёх рот батальона, а меня назначили командиром взвода управления при штабе батальона.

Но вот 4 июля 1943 года, под вечер, с линии фронта, которая проходила километрах в двух от штаба, стал доноситься неумолкаемый гул артиллерийской канонады. Как только стемнело, командир батальона, взяв меня с собой, направился на имевшейся в нашем распоряжении пролётке в штаб бригады. Был он очень взволнован и всю дорогу делился со мной невесёлыми предположениями о весьма большой вероятности нашего окружения немцами в результате начала их наступления, о чём он, вероятно, был уже проинформирован.

После нашего возвращения из штаба бригады всем было приказано готовиться к маршу. Утром же мне было поручено срочно прибыть на командный пункт стрелковой дивизии, сдерживающей продвижение немцев, и доложить о поступлении нашего батальона в распоряжение командира этой дивизии. Взяв с собой двух солдат, я отправился выполнять приказание.

Довольно долго нам пришлось искать под палящим июльским солнцем в необозримых просторах пшеничного поля отчёркнутую начальником штаба на топографической карте точку, где должен был быть КП. Где-то справа, сзади методически ухала наша артиллерийская батарея. С рубежа, куда мы пробирались, уже отчётливо слышны были трели автоматных очередей. С линии же горизонта то и дело с ишачьим завыванием поднимались дымные хвосты залпов шестиствольных немецких миномётов, а их разрывы рассыпались вдоль проходящей слева от нас дороги. По ней, – нам было видно, – двигалась одна из рот нашего батальона с заданием заминировать вероятное направление движения немецких танков. Позже я узнал, что рота всё же угодила под миномётный огонь. Был ранен командир роты и несколько солдат, в том числе и девушка-санинструктор. Её я хорошо знал, так как она до начала наступления немцев, вероятно в силу своей привлекательности, была прикомандирована к штабу и выполняла там обязанности писаря, – правда очень бестолкового. Помню, как каждое утро начальник штаба чертыхался, проверяя составленную ею строевую записку, но неизменно весь его гнев сходил на нет перед чарами прикомандированной глупышки и её миловидного личика с капризно вздёрнутым носиком. Говорили, что как раз носик в большей степени и пострадал у бедняжки в результате ранения.

В конце концов я отыскал командный пункт, где застал командира дивизии, прильнувшего к окулярам стереотрубы и одновременно отдававшего какие-то распоряжения в телефонную трубку, прижатую плечом к уху. А там, куда была направлена стереотруба, можно было даже без всякой оптики различить на линии горизонта немецкие танки, двигавшиеся в сторону соседней дивизии. Очевидно, это было направление главного удара немцев.