Александр Войлошников - Сборник. Книга 1. Роман «Седой» и другие избранные произведения

На обед Седой раздаёт пАйки: два сухаря, кубик сала, полкружки воды. Свою кружку Седой даёт мне, а он и Тарас пьют из одной. Раздавая пАйки, Седой пытается подложить Тарасу сухари потолще, из-за богатырской комплекции, Тарасу голодать труднее. Но Тарас басит обиженно:

– Тю! Подывыс! Чи тэбе повылазыло? Хлеборез хренов! Це нэ по товарищески…

И берёт маленькую пайку, которую Седой приготовил себе. Оставшись с большой пайкой Тараса, Седой смеётся:

– Значит, по товарищески, это когда всем поровну, а хлеборезу – больше?!

И отдаёт большую пайку мне. Я молча её хрумкаю, понимая: возражать бесполезно, – я младший. После обеда Тарас и Вася, заявив: «Час кантовки – год здоровья», – забираются в кубрик, а Седой продолжает изготовление дорожных шахмат, которыми можно будет играть на ходу. Затачивая на плоском камне гвозди и куски стальной ленты от обивки ящиков, Седой этими самодельными инструментами строгает, пилит, сверлит… Нарядная шахматная доска собрана из разноцветных кусочков дерева. Сидя рядом, я восхищённо слежу за его ловкими пальцами, в которых рождаются изящные фигурки.

– А я, Рыжик, не только в Сорбонне учился, – говорит Седой, заметив моё восхищение, – жизнь меня и до Сорбонны учила. Чтобы в Сорбонне учиться, надо деньги иметь… Клиентом Парижского банка я не был, в гражданской войне не участвовал, пособие ни из Фонда, ни из Союза офицеров мне не светило. Работал я электриком и краснодеревщиком. Думал, – пригодятся мои профессии в России… но «товарищам» понадобился зек, а не мужик мастеровой… за то «спасибо партии родной»… а скольких талантливых, вернувшихся в Россию, сразу расстреляли! – «именем советского народа»?!

Желая помочь Седому, я забиваю деревянный шпинёк в фигурку ферзя. А фигурка, в которую столько вложено труда, – хрусть… Покраснев, зажимаю фигурку в кулаке. А Седой улыбается:

– Не переживай… и так бывает, когда «усердие умение превозмогает», как говорит Прутков Козьма.

Поезд шпарит без остановок, – станции только мелькают. Гулко грохочет деревянная коробка вагона, жестко вздрагивая на рельсовых стыках, но, если сидишь с собеседником голова к голове, – разговаривать можно. Видимо, Седой заметил, что я побаиваюсь угрюмого Тараса. И сейчас, когда грохот вагона изолирует нас от кубрика, Седой спрашивает:

– Ты «Ночь перед рождеством» читал? Тарас – тот же кузнец Вакула! – весёлый мужик и добряк. А юморок – ого-го! Будто простачек… а ты бди! И палец в рот ему не клади! Себе на уме мужик: пошутит, – а как крапивой по голой жопе! Сам же под наивняка хляет. А угрюмость – от зоны. В зоне улыбаются слабакИ, которые жалость клянчат. Улыбка на зоне значит: «не тронь меня – я слаб и не опасен!». Такими помыкают. А хмурость на зоне: «тронешь – убью!». Таких либо ломают, либо уважают. Зона круто людей меняет, а Тарас шесть лет зону топтал, всякого лиха по ноздри хлебал. Даст Бог – отмякнет на воле. Отпустит его зона, как болезнь, и улыбнётся Тарас.

Так вот, мудрейшая эта книжка – «Вечера на хуторе…» Есть там рассказ «Страшная месть», который заканчивается словами: «ибо для человека нет большей муки, как не мочь отомстить». Ты представь, сколько миллионов русских людей корчатся сегодня в муках, как Петро из того рассказа! Корчатся, как и он, не в силах подняться, чтобы мстить!! И в бессильной злобе грызут себя, как не отомстивший Петро грыз свои кости! Но придёт тот час, когда затрясётся земля русская, поднимутся не отомстившие и не отомщённые! Поднимутся они – страшные в своей беспощадности!! Мечтаю я о том часе и… боюсь его, ибо будет он страшней Апокалипсиса.

А связан этот рассказ Гоголя в моей памяти с приятелем во Франции – Иваном Алексеевичем Буниным. Здесь, в СССР, о таком писателе, небось, не слышали. А в эмиграции его все знают – талант! Закончил он недавно роман «Жизнь Арсеньева». И есть в том романе строчки, которые я, не согласный с Иваном Алексеевичем, подчеркнул и несколько раз перечитал, а потому запомнил. Слушай!

«Страшная месть» пробудила в моей душе то высокое чувство, которое вложено в каждую душу и будет жить вовеки, – чувство священнейшей законности возмездия, священнейшей необходимости конечного торжества добра над злом и предельной беспощадности, с которой в свой срок зло карается. Это чувство есть несомненная жажда Бога, есть вера в Него. В минуту осуществления Его торжества и Его праведной кары, Он повергает человека в сладкий ужас и трепет и разрешается бурей восторга, как бы злорадного, который есть на самом деле взрыв нашей высшей любви к Богу и к ближнему…»

Показались мне эти строки противоречивыми и жестокими. Но, прочитав их несколько раз, понял я, что критика моя была не уместна, ибо рождены они озарением и идут не от писателя, а ЧЕРЕЗ него – от Бога! Не спроста же в Новом Завете говорится:

«Ибо праведно перед Богом – оскорбляющим вас воздать скорбью»! (2Фес. 1:6).

А на востоке говорят: «Радость мести – самое чистое и благородное чувство, которым отличается человек от животного» И понатуре, все другие чувства человека не отличаются от чувств животных. Любовь и дружба – чувства животные: при всей их красоте, они не бескорыстны и побуждаются инстинктами продолжения рода, совместной охоты, защиты потомства… Коллективизм, – это вульгарный скотский инстинкт стада. А поощряется он советской властью потому, что управлять стадом легче, чем индивидуалами!

Совершенно чиста от корысти и инстинкта только ненависть. Она биологически необходима для очищения рода человеческого от выродков, а потому ни одно из других чувств не мобилизует силу и энергию так, как она! Но не надо путать рассудочную ненависть с безрассудным гневом, отключающим сознание. У юристов есть термин: «состояние аффекта», – когда и убийца становится неподсуден. Гнев – животное чувство, а ненависть – человеческое. Не спроста говорят на Сицилии: месть, как заливная рыба, – вкусна, когда холодна!

Интересно, что ненависть не только удесятеряет силы, но и делает человека неуязвимым! Об этом знали викинги. Перед их неуязвимостью и жестокостью трепетала средневековая Европа! Самых свирепых и неуязвимых викингов называли – берсеркиеры. Многократно усилив чувство ненависти отваром ядовитых грибов, одев на голову сташный рогатый шлем, сняв с себя одежду и бросив щит, берсеркиеры, с топором и коротким мечом, голые кидались на закованных в броню рыцарей, вооруженных копьями и тяжелыми мечами! Не сомневаясь в своей неуязвимости, берсеркиеры первыми поднимались на крепостные стены, встречая удары мечей и копий не защищённой грудью! Ужасны были на совершенно белом лице, искаженном яростью, чёрные от расширенных зрачков, глаза берсеркиера, налитые кровью. Один вид и хриплое завывание берсеркиеров: «Ооодин! Ооодин!! Ооодин!!!», – наводили ужас на храбрейших рыцарей Европы! Мышцы берсеркиера наполнялись сверхъестественной силой, движения были молниеносны, а зловеще побелевшая кожа, как это ни странно, становилась неуязвима для стрел, мечей и копий!!..