Лилия Лукина - Новая судьба

– Гришенька! – почти простонала я. – Вспоминай, родной! Вспоминай!

– Да нет! – с сомнением в голосе буркнул Солдатов. – Это вряд ли! Не стал бы Коновалов в своем родном виде по городу шляться! Постарался бы как-нибудь внешность изменить! Бороду, там, нацепил или…

– Вспомнил! – радостно крикнул Григорий. – Точно вспомнил! Усы! – и, видя недоверие на наших лицах, заторопился: – Репнины на прошлой неделе малышей своих в цирк возили, ну вот и я ними поехал – я же там не был никогда! А потом мы в кафе зашли! Ну, что прямо напротив! Как же оно называется? – он яростно теребил мочку уха.

– «Муравейник»? – осторожно подсказала я.

– Точно! – обрадовался он. – Вот там я его и видел! Только волосы у него светлые были, а не темные, как на фотографии.

– А почему ты обратил на него внимания? С кем он был? Один? – мы дружно засыпали Григория вопросами.

– Он с мужчиной каким-то был, – напряженно глядя перед собой, словно стараясь воссоздать ту картину, говорил Григорий. – Только тот ко мне спиной сидел… Они разговаривали… А этот вот, – он потыкал пальцем в портрет. – Он вел себя странно: руку к лицу поднимет, за ус себя ухватит, а потом гладит его… И так несколько раз. Потому-то я на него внимание и обратил.

– Ну, конечно! – воскликнула я. – Ты же видишь, что у него крупная черная родинка над верхней губой! И он привык, когда думает или волнуется, на ней волоски теребить! Я это своими собственными глазами видела, когда в Москве с ним встречалась! А родинка эта – такая особая примета, что лучше и не надо! Вот он ее усами и закрыл! Все! – я облегченно вздохнула и посмотрела на Семеныча: – Выяснить у Репниных, какого точно числа это было, и потом в кафе! Бармена, официантов и всех прочих трясти, как грушу! А ты, Олег, – я повернулась к Кошечкину, – пока досье изучи.

Олег согласно кивнул головой, а Солдатов, угрожающе прорычав:

– Да я из них сам лично душу вытрясу! – уцепил пачку портретов Коновалова и Лоринга и направился к двери. – Они у меня тот день по минутам вспомнят!

– Ну, слава богу! Хоть что-то проясняется! – с облегчением вздохнула я, глядя ему вслед, и увидела, что он почти столкнулся в дверях с невысоким, кругленьким, приветливо улыбающимся и таким уютным дедком, что хоть на елку вешай.

– Здравствуйте! – покивал он всем головой, и Светлов представил его:

– Это Тиша, наш специалист по замкам.

– Просто Тиша? – удивилась я.

– Ага! – он радостно улыбнулся мне в ответ. – И коротко, и ясно, и мне привычнее.

– Ну, Тиша, так Тиша! – согласилась я. – Присаживайтесь и рассказывайте, что там у нас.

– Так, – начал он. – От парадной-то замок, как был, так и есть нетронутый. От «черной», – он сморщился, – при желании и гвоздем открыть можно. А вот от кабинета… – он многозначительно посмотрел на меня, явно зная уже, что я здесь главная, и горестно вздохнул: – Какую вещь загубил, паршивец! И цены немалой, и сделана была добротно!

– В Швейцарии по спецзаказу делали! – веско добавил Вадим, на что Тиша тут же охотно отозвался:

– Ну-у-у! Это, конечно, да! Это мастера! Они умеют! – и тут же простецки добавил, обращаясь ко мне: – Только ведь нет такого замка, чтобы его открыть нельзя было! Уж ты мне, матушка Елена Васильевна, поверь!

Я повнимательнее присмотрелась к его рукам, точнее, к татуировкам колец на его пальцах и, не удержавшись, восхищенно воскликнула:

– Ого! – Передо мной сидел вор в законе! Естественно, бывший.

– Вижу, разбираешься ты, матушка! – тихонько рассмеялся он и на какое-то мгновение его взгляд стал таким, каким был когда-то: тяжелым, властным, давящим, но он тут же опустил глаза, а, когда поднял их на меня, то передо мной опять сидел добродушный и уютный старичок. – Захотелось, понимаешь ли, на старости лет человеческой жизнью пожить. Так что ты во мне не сомневайся! Пан не сомневается, вот и ты на это от дела не отвлекайся!

– Да, по-моему, это ты, Тиша, отвлекаешься, – возразила я, переходя на «ты», и напомнила: – Мы с тобой вроде о замке начали говорить…

– Вот-вот, матушка! – тут же поддержал меня он. – И ведь говорил я Пану: «Давай, – говорю, – я для хозяина сам замок сделаю! Да такой, что об него, кто хошь, зубы обломает!». Так нет же! На заграничное потянуло! – возмущенно пробурчал он. – Вот и получайте теперь!

– Так ты же сам только что сказал, что нет такого замка, который открыть нельзя! – удивилась я и съехидничала влегкую: – Или ты ревнуешь молодежь к своим былым свершениям? К тому, что такие классные специалисты выросли?

– Я, когда этого специалиста увижу, – наклонившись ко мне, словно по секрету, сказал Тиша, – руки ему вырву и к тому месту приставлю, откуда они у него аккурат и растут. Нашла специалиста! Тоже мне!

– Но замок-то он открыл! – удивилась я.

– Это не он открыл! – внезапно разъярился Тиша. – Это инструмент открыл! Да такой, что с ним и пятилетний ребенок любой швейцарский сейф, как коробку конфет откроет! Да вот только не к рукам ему эта гармонь, коль он замок повредить умудрился!

– Подожди-подожди! – остановила его я и, пристально глядя на него, спросила: – Ты о каком-то конкретном инструменте говоришь, как я поняла. Так?

– Ну, так! – нехотя буркнул он себе под нос.

– Ты, Тиша, не молчи! – вкрадчиво попросила его я, подпустив в голосе металла. —Ты, Тиша говори! Мы же с тобой теперь в одной лодочке плывем! Случись чего, вместе и на дно пойдем!

– Да понимаю я! – отмахнулся он и, увидев, что я курю, тоже потянул из кармана брюк пачку «Примы» и начал неторопливо закуривать, явно размышляя, что можно сказать, а что – нет. – Ну, слушай, матушка! – видимо, решившись, сказал он. – Был такой мастер – Никитушка. Руки! – он восхищенно помотал головой. – Только целовать! Всего четыре полных комплекта он за свою жизнь и успел сделать – спился! – пояснил он. – Вот бывают люди, что всю жизнь пьют, и ничего. А у него организм такой особый был, что быстро он к этому делу пристрастился. А какая же работа, когда руки ходуном ходят? Уж мы и стыдили его! И, грешным делом, били – несильно, правда! А все без толку! А, с другой стороны, сами виноваты – ему же за инструмент бешеные деньги платили! Его же отмычки в любой замок, как нож в масло входили! Эх! – он горестно махнул рукой, а я не торопила его, понимая, что никуда он теперь не денется и все расскажет, ну, пусть через пять, через десять минут, но расскажет обязательно. И он, видимо, оценив мою деликатность и терпение, наконец, сказал: – Отмычка-то, которой кабинет открывали, Никитушкиной работы была.

– А где теперь его инструменты? У кого они? – осторожно поинтересовалась я.

– У кого? – он тяжело вздохнул и сказал: – Ну, один набор у меня, – и, предупреждая мой вопрос, добавил: – В целости и сохранности. Второй – в музее на Петровке, третий, как я слышал, в Америку один из наших увез. А четвертый… – он замолчал и я, не выдержав, укоризненно протянула: