Ольга Шульга-Страшная - Лабиринты времен

Но битва еще продолжалась, и было еще много врагов, злоба которых захлестнула их желание выжить. Захлестнула так же, как вода русской реки захлестнула отрубленную голову их хана. И был страшный миг, когда Ярый остался один на один с тремя всадниками, которые смертельным хороводом кружились вокруг князя, пытаясь достать его своими сверкающими мечами. Солнце отблескивало от стали, мешая Ярому. Наконец он смог извернуться и отсечь руку самому юркому, брызгавшему в лицо князя вонючей слюной вместе с непонятными злобными криками. Второй всадник, искрутившись вокруг князя на своем черном, как ворон, коне, вдруг застыл на миг, оскалив молодые и крепкие зубы, и упал на гриву коня, подставив закатному солнцу узкую спину с высоко торчащей между лопатками стрелой. И совсем уж облегченно передохнул Ярый, мысля отбиться от последнего ворога, но страшная боль, разрывая тело и разрубая кости от плеча, красным светом застила ему глаза. Ярый знал, что он почти мертв, и больше всего на свете ему хотелось видеть сейчас на прощанье глаза жены и детей, а не этот страшный и яркий красный свет. Он моргнул глазами, голова его зашумела, как от доброго меда, и внезапно Ярый смог оглянуться и упредить удар кривой сабли, занесенной над его плечом. Он рассек ворога надвое, как никогда радуясь наручной тяжести своего меча. Воевода отдышался и приготовился принять свой смертный час. Но тело его не болело и слушалось, как будто и не было ни боли, ни хруста костей, ни горячего тока крови под кольчугой. Ярый глянул себе на плечо и с удивлением увидел разрубленную до пояса кольчугу, под которой ровным рассеченным лоскутом алела окровавленная домотканая рубаха. Но тело… тело под ней было розовым и целым. Князь почти с отчаяние и страхом дотронулся до собственной груди, и ладонь его окрасилась свежей кровью. И крови этой было так много, так много! Но Ярый уже знал, что он жив, что тело его цело, и что с ним случилось чудо. Он растерянно огляделся вокруг себя и услышал, как кто-то позвал его издалека:

– Воевода, княже! – слова дробились и проникали под шлем. И Ярый понял, что всё – одолели!

Поле битвы было покрыто низким и розовым от крови туманом. Густая эта кровь, последний раз пузырясь, вытекала из страшных ран и испарялась, возносясь к небу. И только Сам Спаситель мог разобрать, чья кровь пролилась во славу Его, а чья должна была черным ручьем просочиться в землю и растаять там без следа. И слабые крики, и громкие стоны разносились по полю, прося последнего прощения у Господа и еще жаждая помощи от своих земных собратьев. И Ярый, скользя блестевшими от крови сапогами, ходил по полю, окликая родными именами погибших. И некоторые из них отзывались – кто в надежде исцелиться, а кто в надежде последнего прощения. И каждому Ярый находил слова утешения и гордости за свершенный ратный подвиг. Он всех утешал мыслью, что Спас, благословивший их тайное Братство, примет их с любовью, исцелит и телесные раны, и душевные.

И никак не мог забыть Ярый тот миг, когда кто-то побудил его в разгаре битвы оглянуться и отбить смертельный удар чужого меча. Как будто упредив его, кто-то внутри воскликнул: «Оглянись!». И так это было страшно и сверхъестественно, что Ярый не сразу решился рассказывать об этом. И спасение его было не единственным чудом, случившимся в день Куликовской битвы. Много свидетельств делали потом христианские воины, спасенные и от меча ворога и от жгучей его стрелы. Все восхваляли Господа и Его руку, спасительно вознесенную над Своими детьми. А тем, кому выпали судьбы лечь в этой битве, было подарено прощение и всё, что Иисус обещал, придя на землю. И не знал Ярый, что он был единственным, кого коснулось не небесное чудо, но рукотворное, земное спасение. А за каждый излом судьбы, свершенный не по воле Господней, следовала целая цепь новых поворотов, которым было суждено обратить вспять вмешательство по воле только человечьей. И иногда на это уходило много лет и даже столетий…

Долгие земные лета позволено было прожить Ярому, ему довелось пережить даже многих своих внуков. И каждым он мог гордиться, каждому дана была полная чаша воинского умения и полноты души. И не дано было узнать Ярому только одной горькой правды: из всех его далеких потомков выжили только те, кто был рожден от первых двух детей, зачатых еще до Куликовского сражения. А остальные, рожденные после… Всем им суждено было погибнуть в далекие от жизни Ярого годы. Погибнуть и унести с собой многие семена чужих родов, связавших свои судьбы с рожденными не по воле Божьей потомками Бобрина Юрия.

Но Бог сжалился – не дал узнать этой горькой правды ни самому Юрию, ни Владимиру Ярославичу.

– Я хотел рассказать про кошку.

Брови у Ярого поползли вверх.

– Про кого? – Князь с трудом выкроил время для встречи с зятем и теперь, услышав слово «кошка», едва не рассмеялся. Хотя события, стремительно развивающиеся со дня последнего Совета Братства, вызывали мало радости.

– Иван Львович, вы помните кадры, когда Баська вернулась из прошлого?

– Да, конечно. Хотя, я думаю, больше всех это наша Ирочка запомнила.

Владимир Ярославич постарался не обращать внимания на иронию, прозвучавшую в голосе тестя.

– Понимаете, Баська всегда была добрейшим существом, ее практически невозможно было вывести из себя. И то, как она себя повела, натолкнуло меня на мысль, что не только Баська путешествовала во времени, но и тот ее предок, в канале которого она застряла. Конечно, сыграло значение и то, что ее освободили от пут раньше, чем выключили тумблер. Но видно было, что это не Баськино сознание руководило ею в эти секунды.

Владимир Ярославич в волнении поднялся и стал ходить взад и вперед по кабинету Ярого. Он энергично жестикулировал руками и так же энергично рассуждал. Казалось, он говорит сам с собой, и видно было, что выводы, к которым вели его рассуждения, были не только смелы, но и неожиданны для него самого.

– Я уверен, происходит не только путешествие во времени, но и обмен сознаниями. Я понял, что невозможно в одной личности, даже если эта личность – маленькое животное, удерживаться вдвоем. Поэтому, пока наша кошка охотилась в диких лесах, ее пращур и напал на Ирочку! – Пересветов остановился напротив князя и дрожащим от волнения голосом продолжил: – Я хорошо помню тот миг, когда меня рассекли надвое там, в той, не моей, жизни. И сейчас я думаю, что сознание моего прапрадеда несколько мгновений было в моем теле. Он никак, в отличие от кошки, не проявил себя здесь только потому, что в те секунды умирал. Вы помните, Иван Львович, посмертное выражение на моем лице? Ведь это было его выражение, не мое.

Владимир Ярославич устало сел на стул и с силой сжал кисти рук. Он волновался, потому что знал – скажет сейчас вещь невероятную и почти фантастическую: