Ольга Шульга-Страшная - Лабиринты времен

Когда двенадцать лет назад на смену ему прислали Митю, он чуть с ума не сошел от радости. Иван Львович вспомнил, с каким трудом ему удавалось сохранять высокомерный и недоступный вид в общении с Митей при посторонних. Пентагон никогда не был местом для откровенных человеческих отношений. А если эти отношения необходимо было маскировать, тут уж поневоле приходилось становиться актером высшего класса.

Митя был заранее, еще в Москве, предупрежден, что в Вашингтоне ему когда-нибудь придется работать под руководством деда. Семнадцатилетнему юноше тогда казалось, что наконец-то у него начинается настоящая мужская жизнь. Жизнь, полная опасностей и приключений. А оказалось – опять учеба. Да, сначала – West Point. И только потом – погоны, о которых он так мечтал с детства. Но кто мог знать, что на его плечи лягут погоны чужого государства? Государства, возомнившего себя судией над всем и всеми. И за долгие годы обучения а затем и службы в Европе Митя по-настоящему понял, что вот она, настоящая опасность для его Родины. Опасность, которую порождало ощущение безнаказанности после каждого вмешательства Пентагона во внутренние дела других государств. Пока, – но это только «пока», теперь Митя в этом не сомневался, – это были страны, по некоторым причинам обособленные от других, они были ослаблены внутренними неурядицами и междоусобными войнами. Междоусобица… Митя достаточно читал о ней в своих древних родовых книгах. И помнил, сколь трагичны такие распри для любого государства. И эпоха не имеет значения. Пока внутри идет грызня между лидерами националистическими или религиозными, страна остается беззащитной перед лицом настоящей опасности. Потому что во все времена находился свой Чингиз-хан, жаждущий наложить свою лапу на чужую территорию. И подчас не столько ради наживы материальной, сколько ради жатвы душ человеческих и ради демонстрации собственной силы и независимости от чужой воли и чужих свобод. И не народу Америки, гордому и богатому, крепкому духом и обладающим щедрым сердцем, нужны были чужие территории. И не нужен ему чужой страх перед военной махиной Штатов, он только хотел спокойно жить и растить детей. Но именно спекуляцией о некоей угрозе, которая в любой момент может разрушить мирную жизнь, и затуманивали мозг и совесть своего народа те, у кого руки чесались – так хотелось почувствовать себя властителем чужих судеб и чужих территорий. И то, что угроза террора действительно существовала, служило только на руку военным заправилам. Испокон веку известно, что ложь, смешанная с правдой, становилась в глазах публики большей правдой, нежели абсолютная правда. А уж как изготовить этот затуманивающий мозг нации «коктейль», учить в Пентагоне никого не нужно было.

Когда самолет, уносивший Митино подразделение из бывшей Югославии в штаты, оторвался от взлетной полосы, самой большей радостью для многих было то, что в спины им больше не бросали жгучие взгляды ненависти. Ненависти, рожденной в оскорбленном национальном сознании, униженном иноземной властью и иноземной волей. И эта ненависть многих жгла сильней, чем пули.

«Это иго нашего времени, и с этим игом мне предстоит бороться, чтобы уберечь от его вторжения мою ослабленную Родину. Наверное, это та самая сила, о которой предупреждал ясновидящий Великий Ярослав. Эта та самая сила – молодая и злая. Она давно зрела здесь, на другой стороне планеты, чтобы потом черным коршуном обрушиваться на чужие гнезда со своей непрошенной псевдо помощью…» – Митя глядел в иллюминатор, прощаясь с милой его сердцу бывшей Югославией, и опять поймал себя на мысли, что и думать-то он стал на чужеземном языке. Да, со дня отлета из Москвы, осуществив, по сути, почти кругосветное путешествие, и оказавшись у своих новых родителей в далекой Аризоне, он не произнес ни одного слова по-русски. «Нет, произносил. Однажды…» – Митя мечтательно закрыл глаза и вспомнил свою жену. Нина оставила свое имя и там, в штатах. А ведь он помнил ее еще маленькой конопатой Нинкой из соседней квартиры! И хотя она была на четыре года младше его мальчишечьей компании, Нина ни капли не уступала им в озорстве и смелости. Так она и пробегала шустрым хвостиком за красивым и веселым Митей. Когда ему два года назад показали фотографию его предполагаемой жены, он с удивлением узрел у яркой и красивой блондинки Нинкины зеленые глазищи. Только теперь они смотрели на него не со слепым детским обожанием, а с чисто женскими лукавством и улыбкой, и легкая поволока во взгляде сразу поманила Митино сердце. И в первую ночь их незабываемого медового месяца Митя только однажды сказал по-русски:

– Люблю! – сказал едва слышно, в маленькое розовое ушко.

Нина откинулась на его руке и ответила тихо-тихо, глядя прямо в его глаза:

– Я тоже тебя люблю, Митя.

Больше по-русски в их семье никто не говорил. Только дети в своей специальной школе изучали наряду с немецким, французским и китайским, язык своей неизвестной Родины. Митя знал, что дети будут с ним совсем недолго. И он не знал, что для него хуже – грядущая разлука с женой или мысль о том, что не ему доведется воспитывать своих детей. Но тогда, в день свадьбы, до этого было еще далеко. И еще Митя знал, что Нина сама будет решать, оставаться ли ей с ним, или «погибать» вместе с детьми. Это была единственная уступка, на которую мог пойти Ярый.

В день, когда он должен был предстать перед своим новым шефом, Митя волновался чрезвычайно. Хотя по его суровому и неподвижному выражению лица никто не мог предположить о той эмоциональной буре, которая кипела в его душе. Еще в приемной своего деда, положив на левый сгиб руки фуражку и расправив плечи, Митя сосчитал про себя до двадцати. Сердце приняло заданный ритм и немного успокоилось. Когда услужливый адъютант распахнул перед ним дверь, для Мити уже не существовало ни окружающих, ни стен кабинета, ни слепящего солнца за окном. Только дед и он. Иван Львович, дождавшись, пока дверь за адъютантом закроется, поднялся из-за своего письменного стола и протянул Мите руку. Крепкое рукопожатие, продлившееся чуть-чуть дольше, чем принято и… всё. Субординация была выдержана, знакомство состоялось, и – началась служба.

Целых двенадцать лет продвигался Митя по ступеням, за которыми была дверь в кабинет деда. И вот теперь эта дверь открылась для него, для воеводы Пересветова. Постепенно отдавая нити руководства американского отделения Братства Своих в руки внука, Иван Львович не упускал возможности встречаться с его семьей. Ссылаясь на хроническое одиночество и давнюю потерю собственной семьи, высокопоставленный чиновник Пентагона проявлял понятную всем привязанность к жене и детям своего молодого заместителя. И с каждым годом Иван Львович чувствовал, что ему все тяжелее давались эти встречи, потому что с настоящими человеческими чувствами бороться было намного труднее, чем с собственной усталостью и тоской по Родине.