Игорь Сотников - Память совести или совесть памяти

– В чем дело? Сегодня у нас общее собрание коллектива, тобою и анонсированное, – вбивает слова в голову Лу Гера.

– Но как ты оказался у меня? – Лу попытался восстановить ход событий.

– Давай иди, приводи себя в порядок, – кинув ему полотенце, засмеялся Гера.

Лу же, сгорбленный и примятый уже собственной совестью, которая, решив отомстить за печень, принялась за свои утренние терзания: «Ну что, красавец!», – начала совесть, глядя ему прямо в глаза из зеркала. – «Как самочувствие?». Лу взял зубную щетку и молча начал чистить зубы, ведь не ему ли не знать, что ее не переспоришь, ее можно разве что только заглушить. «Что-что?», – возмутилась совесть, для которой ничто не остается не замеченным. – «Так ты еще и пить собрался?», – заорала она так, что это даже отдалось в его висках. «Да потише, ты!», – держа щетку во рту, схватился Лу руками за свои виски. «Так что, пить еще будешь?», – не унималась совесть. «Не буду!», – пробурчал Лу. «Обманешь же?», – снисходительно спросила она. «Ага!», – покачал в ответ головой Лу. «И как жить дальше будем?», – спросила она. «Наверное, по прежнему…», – сведя плечи, ответил Лу. «Ну, тогда я с тобой не разговариваю!», – обиделась совесть и ушла в себя. «Наконец-то!», – обрадовался Лу, дочищая зубы. «Я все слышу!», – где-то эхом отразился голос совести…

Оставшись наедине с самим собой, Лу продолжил с остервенением вычищать свои зубы, пока не удосужился все-таки немного посмотреть по сторонам, а посмотреть – было на что, как, впрочем, и всегда после бурного вечера. Масштабы разрушений были не столь значительны, из чего Лу сделал вывод, что, по всей видимости, вчера было не слишком весело (даже можно сказать: слегка уныло), если всего лишь подтопили ванну, да свернули кран, принявший теперь изящную форму фонтана. Хотя разбрызганная кровь на стенах ванной все же слегка смягчила эту унылую картину, заявляя: что все не так уж плохо, раз кому-то еще и кровь пустили. Заметив же последний кровяной штришок, Лу машинально схватился за свою разбитую бровь, он вынужден был к вящему своему неудовольствию признать, что вчерашним ванным дизайнером все-таки был он. Вместе с этим памятливымвоспоминанием, в его голове пронесся калейдоскоп вчерашних похождений.

…Изящно обойдя «белокурицу» на выходе из ресторана, Лу, почувствовав одиночество, вдруг решил навестить свою сестру, работающую, как и все сестры важных господ в одном из благотворительных фондов, и это не их блажь, а всего лишь объективная реальность. Ведь наши «архи», очень застенчивы и скромны, они не могут вот так напрямую нести добро людям. Для этого ими используется посредник, тот самый благотворительный фонд, который приносит: как добро самим несущим добро, в виде весьма немаленьких зарплат (но таков удел всех, кто взял на себя столь ответственную миссию), так и добро, которое доносится до всех нуждающихся в нем. Ведь должен же сомневающийся человек видеть, что добро всегда полезно – как для получателя, так и для самого дающего. И не зря посредники между богом и человеком, несущие в мир его слово, так пышут богатством. Все имеет свой проникновенный смысл и символизм, так и человек, видя это богатство и славу, всенепременно отбросит все свои сомнения и вступит в эту лигу добра. Наверное, оттого-то так высока конкуренция на этой стезе добродетели, раз не всем удается туда протиснуться и создать свой благотворительный фонд. Сестра же Лу, Надежда, как и все сестры «архов», занимала пост руководителя этого «фонда спасения утопающих», а с каким девизом – вы, наверное, сами знаете. Хотя, быть может, я не столь объективен, и Надежда заняла место руководителя исключительно благодаря своим деловым и личным качествам, да и символизм, исходящий от ее имени – чем не аргумент в поддержку этого мнения. Но нет, везде и всегда найдутся маловеры, которых, как они говорят, на мякине (и надежде) не проведешь: «А разве фонд существует не на средства братца Лу?», – с подковыркой заявят эти злобные мизантропы. «А я бы вас попросил без фамильярности, и скажу, что это всего лишь косвенные доказательства, и Надежду выбрали при весьма открытом голосовании!», – сражу я этим своим откровением сих зловредных господ. «Угу, в кругу семьи!», – все же добавят любители дегтя. Но мы их не будем слушать, а будем с удовольствием упиваться своим медом, оградившись от сих недостойных господ. Надо сказать, что Надежда была всего лишь на пару лет младше своего брата, но при этом выглядела даже несколько старше его, но это неудивительно, ведь общественная нагрузка всегда возьмет и не преминет сказаться на тебе, как в плане личной жизни, так и на твоем внешнем виде. Все-таки Надежда, слишком уж сильно отдавалась работе, раз имела такой изможденный вид. Но таковы реалии жизни: если «некому» отдаваться вне работы, – то приходится полностью отдаваться «чему-то», но уже на работе. И эта отдача, редко приносит удовлетворение всем участникам этого цикла: как субъекту, так и объекту. И ведь сразу и не поймешь, что стало первопричиной такого положения вещей – ведь когда-то у Надежды была благополучная семья, со своими планами на будущее. Но после того как ее брат решил ей помочь в финансовом плане, поставив ее на руководство фондом, как-то все разладилось у нее в семье, и все чаще на смену мыслям о семейном вечере, приходили думы о рабочих буднях. Но как говорят, не только одна работа стала причиной охлаждения Надежды к своей семейной жизни. Память о первой своей чувственности (при встрече с героем ее прошлых грез, работающим у Лу доверенным лицом) изменила весь уклад ее прежней жизни, и она, забросив свой дом, все чаще стала пропадать на работе, дабы влить в эту старую памятливость новые ощущения во исполнение грез наяву. Но, запретная для законов приличия (но кого они пугали) и несовместимая с гражданским семейным кодексным положением участников процесса, связь между ними, разбилась при рождении «лапуль» у Геры, который и поставил точку в их отношениях. Надя же, вместо того, чтобы собрать осколки своего разбитого сердца, даже не стала думать об этом, пытаясь их склеить, и полностью погрузилась в работу, что, собственно, не содействовало ее семейной жизни, а совсем наоборот (как следует из положения такого рода вещей) – это приводит к одиночеству. А одиночество… На то оно и среднего рода, что не имеет полового различия, и в своем коварстве не знает себе равных. Оно погружает человека на самое дно самого себя, и он уже оттуда мало что может различить, кроме самого себя, постепенно размывая свои черты половой принадлежности и стираясьв нечто в среднее – «оно-я». Но это уже – конечный результат действия, к которому стремиться одиночество. В начале же оно сладко умасливает свою жертву, расписывая все плюсы «сам-себе-хозяина» жизни: «Да посмотри, ты, на себя!», – призывно заявляет оно из-за «по ту сторону зеркала», – «Да все они в подметки тебе не годятся. Ты еще сто себе таких найдешь. Надо себя ценить, а для этого не надо распыляться, на что попало. Так что, будь строг (а) в своем выборе. Жизнь дается тебе всего лишь одна!». И как завершающий штрих – стихотворная часть в виде рубаи Хайама: