Елена Федорова - Веретено Судьбы (сборник)

– Как это? Пошэму? – воскликнул Вацлав.

– Такова жизнь, – проговорила она, высвободив руку.

– Постойте, – попросил Вацлав. – Вы должны мне все рассказать про Гелену, про ее друзей, врагов, ее детей, – посмотрел в глаза Глории, спросил почти шепотом:

– Где ее могила?

– Ее могилой стал океан, – ответила она.

– Океан? Пошэму?

– Перестаньте коверкать слова, – рассердилась Глория.

Вацлав прижал обе руки к сердцу и, запинаясь, объяснил, что он иностранец, что от волнения он путает слова, поэтому Глории не следует на него сердиться. Он приехал в Краков с желанием разыскать следы известной пианистки Гелены Мировска. И, о чудо! Он стоит у дома, в котором живут ее потомки. Он никуда не уйдет, пока Глория не пообещает ему новую встречу, если сегодня у нее нет времени на разговоры с незнакомцем.

Времени у Глории было много. Но ей не хотелось приглашать в дом первого встречного. Поэтому она предложила встретиться завтра вечером в кафе напротив консерватории. Вацлав просиял. Он прижал руку Глории к губам, пропел:

– Лублу тэбья! – Глория покачала головой.

Вацлав улыбнулся, прошептал: «До видзеня, пани» и, подпрыгивая, побежал по тротуару. Глория рассмеялась. Вошла в дом.

– Что тебя так развеселило? – поинтересовалась пани Ванда, глянув на дочь.

– Меня развеселил человек по имени Вацлав, – ответила Глория.

– Он что, вырос на грядке рядом с крокусами? – спросила пани Ванда.

– Нет, дорогая, он проходил мимо, – обняв мать, ответила Глория. – Представь себе, он приехал сюда, чтобы узнать все про Гелену Мировска.

– Что? – пани Ванда побледнела, опустилась на стул.

– Что с тобой, мама? – испугалась Глория. Пани Ванда попросила стакан воды. Сделала несколько глотков, заговорила:

– Много лет назад Гелену Мировска тоже разыскивал человек по имени Вацлав.

Глория села на стул напротив матери. Ей было ясно, прошлое не отпускает Ванду, поэтому так трудно ей говорить о нем.

– Вацлав Крайновский был высок, красив и безумно нежен. Когда он смотрел на меня своими черными глазами, я забывала про все на свете, – она вздохнула. – Мне было восемнадцать. Я влюбилась в него без памяти. Я верила всем его словам и клятвам. Я готова была идти за ним на край света. Я была послушной, доверчивой овечкой, которая не подозревает, что ее ведут на заклание… – пани Ванда спрятала лицо в ладони, разрыдалась. Глория бросилась утешать ее.

– Все в прошлом, в прошлом, мама. Не стоит плакать о том, чего нельзя исправить. Ты учила меня быть сильной. Ты говорила, что невзгоды – это серые тучи, из которых льется дождь, чтобы выросли новые цветы, травы, деревья. Печаль нужна, чтоб мы полнее радость ощущали. Жить невозможно без печали. И раз она есть, значит, так должно быть.

– Да нет же, нет! – воскликнула Ванда. – Так не должно было все у нас закончиться. Не должно… Все должно было произойти по-другому. Хотя… Теперь, через тридцать с лишним лет, я начинаю думать, что все закономерно. Только почему опять появляется человек по имени Вацлав? Почему он вновь ищет Гелену? Какой-то замкнутый круг, – она посмотрела на Глорию, вздохнула. – Мне потребовалось три года, чтобы прийти в себя после всего случившегося. Крайновский выкрал у нас все драгоценности Гелены и исчез. Твоя бабушка Аманда подняла на ноги всю польскую полицию. Но поиски не дали никаких результатов. Крайновский бесследно исчез, ис-па-рил-ся, – Ванда поднялась. – Теперь в нашей жизни появляется новый Вацлав, который тоже охотится за бриллиантами Гелены. Не удивлюсь, если он захочет заглянуть внутрь рояля, на котором она играла. Не спеши сообщать ему, что рояль стал музейным экспонатом, что у нас остались только афиши и парочка портретов великой пианистки, которые никакой ценности не имеют.

Пани Ванда пошла в кухню. Глория посмотрела на ее сгорбленную спину, подумала, что за последние месяцы Ванда сильно изменилась. Лицо редко озаряла улыбка, которая прежде не сходила с уст. Глаза стали злыми. В них появилась подозрительность. Глория объяснила все это весенней хандрой. Она знала, что Ванда не любит лужи, талый снег и черную землю, поэтому решила, что с появлением первых цветов, настроение матери улучшится, и она вновь станет веселой и жизнерадостной пани. Но появившиеся в саду крокусы настроение Ванды не изменили. А тут еще этот незваный Вацлав со своим милым акцентом.

– Пообещай, что не станешь влюбляться в этого проходимца, – крикнула из кухни пани Ванда.

– Обещаю, – крикнула Глория в ответ. – Только с чего ты взяла, что он проходимец?

– Не зна-ю, – ответила Ванда, выглянув из-за двери. – Можешь считать, что сердце матери подсказывает мне, что история собирается повториться вновь.

– Думаешь, финал будет таким же, как у тебя? – спросила Глория.

– Хочу думать, что нет, но… – Ванда улыбнулась. – Ты у меня такая ранимая, такая неискушенная девочка, что…

– Мама, мне уже двадцать пять. Я не маленькая.

– Ты маленькая, Лори, – обняв ее, проговорила Ванда. – Ты еще ничего в жизни не знаешь, кроме того, что потерять голову от любви можно и в семьдесят.

– Ты все еще сердишься на бабушку Аманду? – спросила Глория. Ванда кивнула. – Так значит, вот в чем причина твоего уныния!

– И в этом тоже, – призналась Ванда. Поцеловала дочь в щеку, ушла в кухню.

Глория не стала бередить старую рану. Слишком много времени они потратили на то, чтобы отговорить Аманду от кругосветного путешествия с едва знакомым молодым человеком. Аманда их не слушала. Она стояла на своем. Ей хотелось увидеть мир и умереть в объятиях любимого. Она была уверена, что он ее безумно любит. А он любил ее деньги. Как только они закончились, улетучилась и нежная привязанность. Молодой жиголо сбежал, бросив Аманду одну. Она вернулась домой в подавленном состоянии. Долго болела, а потом решила уйти в монастырь.

– Уйди лучше в дом престарелых. Там полно мужчин твоего возраста, – в сердцах выпалила Ванда.

Аманда обрадовалась такому неожиданному предложению. Быстро оформила все необходимые документы и переселилась в санаторий для престарелых. В считанные дни она стала всеобщей любимицей, обрела радость жизни, помолодела. Дочь и внучка навещали ее по выходным. Всех устраивало новое положение. Всем было хорошо.

– Значит, не всем, если мама до сих пор огорчена, – подумала Глория. – А я буду лучше думать о том, что теряя, мы приобретаем. Мне хочется петь, смеяться и радоваться весне.

Глория поднялась к себе, распахнув окно. Села на подоконник, запела:

– Стоп, – приказала она себе. – Я обещала маме, что не стану влюбляться в этого… человека.