Валентина Орлова - Все о советской россиянке. повесть

Папа уговорился, но через какое-то время вернулся.

– Почему не остался там? – спросила я, когда стала взрослой.

– Змей там много, а я их боюсь, – ответил папа.

– Выходит, фашистов не боялся, а змей испугался, которые и вернули его на родину, где и встретил он мою маму Татьяну Кузьминичну, которая тоже была дочерью кулака, но не потомственного, как папа, а «сталинского».

После гражданской войны крестьянам раздали землю, поэтому рядом с селом, километрах в трех, появился поселок из двадцати дворов и назвали его Красная Поляна. Бабушка говорила, что такое название поселок получил оттого, что красных ягод летом на полянах много, но, скорее всего, не из-за ягод, а в честь красного цвета революции. Вот в этот поселок одним из первых и переехал мой прадед Наум со своими взрослыми женатыми сыновьями Антипом и Кузьмой и до 1930 года трудились на своей земле и крепко стали на ноги.

Когда же началось раскулачивание, то на улице оказался и мой дед Панкратий в Сергунькино и мой дед Кузьма в Красной Поляне. Но, Слава Богу, никуда не сослали и не потому, что в их селе раскулачивание проходило гуманнее, чем по всей стране. Просто, как ни странно, оба моих деда были не только кулаками, но еще и красноармейцами. В самом начале гражданской войны через их село проходил какой-то красноармейский отряд с огромным количеством обозов.

Командиру отряда нужны были дополнительные бойцы для охраны этих обозов, и он почему-то взял для этого молодых мужиков из зажиточных семей, и оба мои деда оказались в их числе. Отряд покинул село, а родные были уверены, что уже никогда призванных в Красную Армию мужчин их села в живых уже не увидят. Но прошло где-то полгода, и все они вернулись живые и здоровые, с документами бойцов Красной Армии.

При раскулачивании возникла проблема, которую решили довольно оперативно. Кулаками признали не моих дедушек, а их отцов, которые жили с ними и на тот момент уже были дряхлыми стариками. Дедушкам моим предложено было отречься от них. Конечно же, не отреклись. Раз так, то отобрали все, выгнали из домов, ну а ссылать куда-то дряхлых стариков, их отцов, какой смысл, и здесь с голоду долго не протянут.

В самом начале 1949 года мой папа вернулся в Сергунькино. К сожалению, и мачеха, и отец его уже умерли, а в доме хозяйничал его младший брат по отцу Яша, успевший к тому времени уже обзавестись семьей, так что места моему папе в родительском доме не было.

В Красной Поляне жили две родные старшие сестры: Вера и Лена, обе овдовевшие еще в самом начале войны. Папа отправился навестить их. Дойдя до Красной Поляны, первым, кого он встретил, был мой дед Кузьма Наумович, который очень ему обрадовался и пригласил в гости. Бабушка, Авдотья Дементьевна, засуетилась, накрыла на стол, дед достал бутылочку самогона.

Бабушка родила пятерых детей: двоих мальчиков и трех девочек, но в живых осталась только самая младшая, моя мама. Когда папу забирали на срочную службу в 1939 году, он приходил в поселок попрощаться с сестрами и заходил к Кузьме Наумовичу, который жаловался, что вот только Танька и сталась в живых, а Таньке, то есть моей маме, было тогда лет десять.

И сейчас, сидя за столом, папа вспомнил про жалобу моего деда:

– Кузьма Наумович, а девочка-то ваша жива?

– Жива, здорова и даже передовик. Видишь, – показал дед на стену, на которой висела в рамке репродукция с картины Васнецова «Аленушка», – это ее в райцентре наградили, на слете колхозных передовиков, вместе с подругой ездила туда. Еще и отрез на костюм подарили. Больше всех в уборочную накосили.

– А вы тоже в колхозе?

– Авдотья – да, а я так и остался единоличником.

– Налоги же платить надо.

– Плачу, вот валенки валяю на заказ, с этого и рассчитываюсь.

– А чего же в колхоз не идешь?

– А стоит ли за малость идти, все равно скоро эти колхозы развалятся.

Во дворе хлопнула калитка, и в избу вошла двадцатилетняя брюнетка. Это была моя мама. А в избе за столом сидел голубоглазый блондин с орденом и медалями на груди.

Так познакомились мои родители. Через неделю сыграли свадьбу, и папа переехал жить к моему деду.

Север Оренбургской области граничит с юго-востоком Татарии и западом Башкирии. Мой папа еще вовсю воевал, а в Башкирии в это время в 1944 году забил первый фонтан нефти.

Поженились мои родители в начале марта 1949 года, а в мае папа собрался и отправился в Башкирию, где рядом с нефтяным фонтаном строился новый соцгород. Кто же его населял в эти годы?

Во-первых, специалисты-нефтяники, прибывшие из Баку, во-вторых, русские немцы, которые приехали в Россию еще во времена императрицы Екатерины. После революции они имели свою автономную республику в Поволжье, но во время войны их вынудили бросить все и заставили переехать на принудительные работы, часть из них и оказалась в этом соцгороде. Кроме русских немцев здесь находились и военнопленные немцы из Германии.

Остальной народ- это русские, башкиры, татары, марийцы, мордва, чуваши и другие представители поволжских народов.

Папа устроился разнорабочим на буровую, ему дали комнату в бараке, а мама, будучи уже беременной мною, приехала к нему.

Буровая бригада, в которую устроился работать мой папа, была почему-то отстающей, поэтому аванс им выписывали, а в получку они оставались должниками. Мама не работала, и ей и папе с трудом удавалось на такие деньги прожить месяц. Вот в такой бедности и родилась я в этом соцгороде в декабре 1949 года.

Когда мне исполнилось полгода, папа попал под сокращение, и мои родители вместе со мной снова вернулись в Красную Поляну.

К концу лета папа снова собрался уезжать, на этот раз в Татарию, где находились более перспективные районы бурения. Мама и я остались в Красной Поляне.

Папа устроился в разведывательное бурение, где, после очередной пробуренной скважины предполагались бесконечные переезды из одной деревни в другую. Деревни были русские, татарские, мордовские, чувашские. Жилищная проблема буровиков решалась просто. Если деревня была большая, вселяли к тем хозяевам, у кого избы были просторнее, а если деревенька была маленькая, то вселяли ко всем и помногу. Желание хозяев никто не учитывал, впереди вселявшихся буровиков шел милиционер, который помогал находить еще одно койко-место даже в самых крохотных домишках. Времена были суровые, возмущаться никто не смел.

Естественно, «кочевать» с грудным ребенком было невозможно, поэтому до следующего лета мама со мной осталась у деда, но когда мне исполнилось полтора года, папа приехал за ней.

Маму мою к тому времени совершенно разочаровала семейная жизнь. Она очень завидовала своим подружкам, которые продолжали жить в родном поселке и никуда уезжать не собирались.