Ольга Фикс - Институт репродукции

Он старался идти уверенными и не чересчур торопливыми шагами, но, тем не менее что-то в нем привлекло внимание скинхедов.

– Эй, пидор, ты куда это намылился?! – выкрикнул неожиданно высокий мальчишечий дискант. Костя инстинктивно втянул голову в плечи, и не оглядываясь продолжил движение. Что-то пронеслось по воздуху в его сторону и ульнуло в ближайший сугроб. Костя скосил глаза, и с облегченьем увидел, что это был всего лишь снежок.

– Оставь его, Санек, не видишь что ли, нормальный парень. Мать, может, проведать пришел, или там сеструху. Или девушку свою даже, – пробасили за спиной добродушно.

– А чего тогда с этого входа? – не унимался дискант.

– Да ладно, может ему так ближе. И вообще, что тебе за дело, главное, не пидор он, точно те говорю.

– А ты как знаешь?

– А ты поживи с мое, сам их будешь за километр чуять. Я те вот что скажу…

Голоса за спиной отдалились, сделались неразличимы. Костя шел к дверям, думая о том, что ладно, сейчас ведь еще ничего, но что ж он будет делать потом, через несколько месяцев, когда все станет заметно… Как будет ходить по улицам, заходить в магазины, ездить на автобусах и в метро? Как ходят другие?

Может, если подобрать какую-то свободную, скрывающую одежду… И вообще, может ему повезет, и живот окажется не слишком большим?

Отдавая секьюрити рюкзачок на досмотр, Костя спросил, как бы невзначай:

– А что, они тут часто бывают?

– Да кто они-то?

– Ну эти, с плакатами.

– А, эти. Не-е, нечасто. Хотя в последнее время вроде как активизировались. Ну это понятно – выборы ж на носу.

– А вы чего смотрите?

– Мы? А при чем тут мы? Они ж там, за воротами, а мы здесь, внутри. Да и вообще они безобидные, болтают только.

– Ага, безобидные. Особенно эти, с цепями которые. Прям на мордах у них безобидность эта прописана. Большими буквами.

– С цепями? – искренне удивился охранник. – С цепями вроде раньше не было. С плакатами только.

*

Она выписывалась. Боль и напряжения родов настолько искажают черты лица, что, случается, утром не сразу узнаешь тех, с кем накануне провозилась целую вечность. Через пару-тройку дней тем более. Другие люди. Невозможно поверить, что эта вот надменная ухоженная дама металась по кровати, кричала, ругалась, грозилась перебить всех мужиков, плакала от счастья, целовала мне руки…

Слаксы, тоненький трикотажный свитер нежного лазоревого оттенка. Тщательно уложенные феном волосы, чуть-чуть косметики на лице. Я помогала ей застегнуть молнию на большой кожаной, слишком туго набитой сумке.

– Спасибо, – сказала она, когда общие наши усилия наконец-то увенчались успехом. – Выпрямилась и улыбнулась. – Ой, я ж тебя знаю! Ты дочка Виктора Олеговича! Мы с тобой встречались в Эйлате, два года назад, отель Плаза, помнишь? А что ты здесь делаешь, неужели работаешь? Ты что, учишься на врача?

– Я… да, я здесь работаю. Отель Плаза… да, что-то такое припоминаю. Давно было, столько воды утекло… Поправляйся, всего тебе хорошего, вот твоя выписка…

– Нет, ну надо же, как забавно! Кого только не встречаешь, и в самых иногда неожиданных местах. Ты отцу только не рассказывай, что я здесь была, хорошо? А то мои с ним знакомы, а они и так ужасно переживают, ну, сама понимаешь, а если все это еще и выплывет…

– Ну что ты, конечно, это же врачебная тайна, не беспокойся.

Она улыбается, закладывает за ухо выпавший из прически тугой завиток. Еще немного бледная, но под косметикой этого не видно. Перед выходом из палаты, бросает последний взгляд в зеркало над раковиной. Подмигивает своему отражению, складывает губы в улыбку.

За порогом отделения ее встречают родители, обнимают, целуют, всматриваются в лицо. Они все знают. А она нет. Ей так и не сказали.

– Ну, до свидания!

– Счастливо тебе!

Я поворачиваюсь к ним спиной и, только закрыв за собой дверь, наконец, вспоминаю, где я могла ее видеть. Причем совсем недавно. Нет, отель Плаза здесь не при чем, это все было давно и не правда.

Точно, это она! Девочка с фотографии на странице у Кости.

*

Я возвращалась домой. Когда работаешь сутками, иногда перестаешь понимать, утро сейчас или вечер, восходит или заходит солнце на горизонте, и где вообще Запад, а где Восток. Сутки переворачиваются с ног на голову. Ложишься, когда пора вставать, просыпаешься с тяжелой головой, в сумерках.

Но сейчас вроде утро. Гришка собирается в универ, судя по времени, где-нибудь к третьей паре. Мама кормит Танюшку – вкладывает ей ложку в кулачок, а сама отворачивается к монитору. Танюшка зачерпывает кашу и бьет полной ложкой по краю стола. Брызги летят во все стороны, в том числе и на монитор. Мама, чертыхаясь, вытирает экран салфеткой. Танюшка запихивает ложку с остатками каши в рот и улыбается. Идиллия.

В детской несколько рыжих пушистых голов сгрудились вокруг компа. Все дружно смотрят мультики. Вроде, вчера, когда я уходила, голов было только две. Или это в глазах у меня пятирится?

– Мам, мне кажется, или у нас за сутки детей прибавилось? Марфа тройню родила?

– Тебе не кажется. Вчера Ваня заезжал, законных своих к нам забросил. Они с Благоверной в театр собрались, очередной медовый месяц у них.

Вот так у нас. Халявный детсад в действии. Братья и сестры моих детей – мои дети. Еще б она сама их пасла, а то ведь опять нам с Марфой придется.

Уже засыпая, слышу сквозь сон Васькин шепот: «Вы сюда не лезьте, тут Настя спит, она на работе устала» И Варькино, более решительное: «Кому сказано не лезь, а то каак дам!» И рев за дверью – кому-то, похоже, дали, но мне уже по фигу.

Спать. Только спать. И не видеть снов.

Меня будит саксофон. Это так красиво, что еще во сне на глаза мои наворачиваются слезы. Не знаю, как называется, но прям вот все, что внутри меня происходит, выпевается сейчас саксофоном! Полное соответствие – тембра, настроения, интонации, просто истина в каждой ноте! Словами б я так не передала!

Просыпаюсь в слезах. На веранду выхожу, вытирая глаза тыльной стороною руки.

Ваня стоит спиной ко мне, выпрямившись, чуть запрокинувши голову. Смотрит на заходящее солнце. От последних лучей на рыжих кудрях золотятся блики. На висках серебряные паутинки. Звуки уплывают в закат.

Стою, не дыша, боясь перебить музыку. С последней нотой он оборачивается, опускает руку с инструментом, улыбается устало. Лицо испещрено морщинами, крапинками, веснушками. Карие глаза глубоко посажены, посверкивают из глубины век. Взгляд, обращен в себя, но вот понемногу оживает, теплеет. Возвращенье с небес на землю.

– Вань, что это было, сейчас?

– Так, играл для себя. Понравилось?

– Слов нет! Ты давно приехал?

– Не то чтоб очень. А где все, где твоя мама?

– Х.з… Сама вот только проснулась. Гулять, наверное, пошли. Хочешь, я вот сейчас оденусь, и пойдем их искать?