Марина Алиева - Человек и Кайрос. Пьесы

Но действительность оказалась не такой простой, как я думало.

Варьете, где выступала Хозяйка, было самым убогим заведением изо всех виденных мной. Тёмный, прокуренный зальчик и маленькая тесная сценка. Ну, как тут можно выступать? В этакой обстановке трудно выглядеть достойно. Но я не могло терять надежду. Ничего. Посмотрим. Вдруг, что-нибудь получится…

Хозяйка надевала меня впопыхах. Она опаздывала к выступлению, и какой-то сердитый человек гнал её на сцену, не давая бросить даже мимолетный взгляд в зеркало. Поэтому я представления не имело о том, как же мы всё-таки выглядим вместе. Но в зальчике, по обеим сторонам сцены, были большие мутные зеркала, так что общий силуэт рассмотреть всё же удалось.

Что ж, фигурка, кажется, неплохая. Немного узковата в бедрах, но это легко поправимо – нужно лишь немного перегруппировать сборки. Грудь, пожалуй, великовата, зато длинная шея – есть, что оттенить кружевам. Эх, жаль, что больше ничего не рассмотреть! Может быть стоило немного сползти с плеч? Или, наоборот, немного приподнять ворот? Но, ничего, всё ещё впереди. Главное сейчас – отвлечь внимание от её красных рук…

Но я ничего не успело сделать! Заиграла визгливая пошлая музыка, и моя Хозяйка вдруг самым неподобающим образом скакнула, подкинув ногами юбку, уперла руки в бока и, странным манером подпрыгивая, запела то, что, видимо, и называлось «куплетами». От их текста мне стало плохо! А от телодвижений Хозяйки так стыдно, что вся моя ткань одеревенела, а бисер потух.

Не знаю, сколько продолжалось это мучение. Должно быть, долго, потому что, когда музыка затихла, запыхавшаяся Хозяйка отошла к кулисе попить воды, и тут, наконец-то, увидела своё отражение.

Она замерла, подобно изваянию!

Такого ошеломления на лице я никогда и ни у кого больше не видело. Мы действительно смотрелись вместе очень хорошо. И я, хоть и было немного обижено, всё-таки не удержалось – приосанилось, слегка сползло с плеч, (потому, что так было лучше), и, максимально подчеркнув тонкую талию, собралось на узковатых бедрах, зрительно их увеличивая. Я словно говорило: «Смотри, смотри, какая ты красавица! Выпрями спину, расправь плечи и подумай – пристало ли тебе ТАКОЙ прыгать здесь, как ты прыгала и петь то, что ты пела?».

Лицо Хозяйки стало красным, глаза наполнились слезами, но она вдруг уверенно выпрямилась, дерзко вздернула подбородок, и другой, совсем другой походкой, вернулась на сцену. «Я хочу спеть одну песню, – мягко сказала в зал. – Думаю, вам понравится». И запела. Запела что-то проникновенное, тихое, мелодичное, без вульгарных повизгиваний после каждой строки. Что-то очень знакомое, похожее на ту мелодию, которую любила напевать грустная Дама.

И всё! И больше ничего уже не надо было делать! Я позволило себе лишь едва заметно мерцать, чтобы не отвлекать внимания на себя. Хозяйка пела так хорошо! Единственная помощь, которую можно было ей оказать – это не мешать. Своё дело я уже сделало. И пусть в этом зале моя изысканность выглядела немного инородно, с Хозяйкой мы нашли свою гармонию. А это было главным!

После выступления нас позвали в большую, громоздко заставленную комнату, где некрасивый человек, пыхтя сигарой, сказал, что увеличит моей Хозяйке жалованье, если она каждый вечер будет петь «такие песенки». И никаких танцев – они у неё плохо выходят. Хозяйка была вне себя от счастья. И я, радуясь за неё, засияло всеми переливами своей ткани… «Эй, постой, – задержал нас некрасивый человек, – откуда такое платье? Украла?». «Мне дядя подарил», – тихо ответила Хозяйка и поспешила уйти.

Дома туфли всем рассказали о нашем триумфе. «Не может быть! Так мы больше не будем танцевать канкан? – радостно воскликнула Пышная Юбка. – Господи! Какое счастье! Я ведь совершенно измоталась, а теперь мои оборки смогут отдохнуть». «И мы перестанем осыпаться!» – подхватили перья на странной шапочке. «Хе-хе, – придушенно засмеялось боа, – может быть теперь меня перестанут подкрашивать и уберут, наконец, в чемодан? О-о, чемодан – мечта последних лет… Хотя, не будь я таким старым, вполне могло бы составить вам компанию». «Не лезь, – прошептали туфли, – ты стало слишком вульгарным».

И действительно, очень скоро старые вещи Хозяйка убрала в чемодан и стала обзаводиться новыми. Для начала она купила тонкие кружевные перчатки, которые скрывали красноту её рук. Потом принесла очень милый костюмчик, в который переодевалась после выступлений. Потом – платье…

Она больше не готовила дома, а кушала, судя по рассказам новых туфель, в очень милых кафе. Купила бельё, которое не расползалось после третьей стирки, да и меня больше не стирала, а носила, как и положено, в чистку.

Жизнь налаживалась, и, чем дальше, тем лучше.

Скоро мы начали выступать в другом варьете – крупней и солидней. Это позволило сменить квартиру и обстановку в ней. Я уже не висело на дверце, а очень удобно расположилось в новом просторном шкафу с довольно милыми соседями. На лице Хозяйки появился здоровый румянец, и она мазала руки кремом. А чемодан, где отдыхали её старые вещи, оказался прямо подо мной, в том же самом шкафу. Это не могло не растрогать, и я всем соседям рассказало, что наша Хозяйка бережлива, заботлива, и нам с ней нечего опасаться.

Увы! Опасаться, как выяснилось, было чего!

Однажды я заметило, что с трудом налезаю на её талию, да и другие костюмы жаловались – всё сложнее стало достойно облегать фигуру Хозяйки. Говорили, что она много плачет и плохо себя чувствует. А в один прекрасный день шкаф раскрылся… Хозяйка, со слезами на глазах, сняла меня с плечиков, бережно уложила в коробку и куда-то понесла. Оказалось – в магазин. Только очень и очень странный. Там был и прилавок, и вешалки с вещами, и даже примерочная, но настораживала какая-то странная убогость. И вещи были поношенные, разношерстные… Хозяйка гладила ладонью мою ткань, словно извиняясь, и без конца повторяла: «Пожалуйста, не продавайте его сразу. Я обязательно выкуплю!».

Потом она ушла, а отвратительный потный человек схватил меня руками, перепачканными в какой-то жирной еде и бросил на обувную полку под вешалкой.

Что вы говорите? Ах, пятно! Не там ли получило? Нет, это пятно появилось позже. А тогда у меня ещё было достаточно сил, чтобы уберечься от одного мерзкого прикосновения. Я просто никак не могло понять, где очутилось и поверить, что это навсегда…

На вешалке, куда меня втиснули, растолкав старое пальто и фривольного вида мужскую рубашку, царила атмосфера всеобщей ненависти. Черный трикотажный костюм брезгливо морщился и настырно жаловался всем на лисью шубу, которая воняет псиной. А шуба, в свою очередь, исподтишка, коварно, осыпало костюм колкими шерстинками из своей рассыхающейся основы. Тяжёлые вельветовые штаны нагло подминали лёгкие летние брючки с вышивкой, а старое пальто норовило зацепить своими пуговицами мой бисер и ворчливо повторяло: «Втиснулось тут со своими висюльками. Ну и зачем это? Зачем? Кому оно нужно? И так дышать нечем, а оно всё духами опрыскалось!». Я пробовало отодвинуться, но от мужской рубашки с другой стороны ужасно пахло. К тому же, заметив мои поползновения, она разразилась такой бранью, что лучше не вспоминать. А злобное пальто ухватилось за бисер слишком цепко – отодвинешься чуть дальше, и тонкие нити порвутся.