Александр Филиппов - А вот ещё случай был… Занимательные истории

Ему вдруг потребовалось промокнуть украдкой повлажневшие уголки глаз, и что бы пресечь воспоминания, он произнёс громко, дрогнувшим-таки предательски голосом:

– Здравствуйте, ребятишки!

Полудурошный гармонист опять растянул меха с переливом, окончательно отсекая Клифта от прошлого, и он продолжил деловито и бодро:

– Я, хотя и не Дед Мороз, а подарки вам принёс…

И тут же засуетилась свита, открывая пакеты, коробки:

– А вот кому зайчика? Куклу Барби? Есть машинки и паровозики… Вот ранцы для школьников…

Дети вскочили, бережно принимали подарки, прижимали к груди.

И всё это – под объективами телекамер.

Потом визитёрам пришлось, поменявшись местами с ребятнёй, высидеть на неудобных низеньких скамеечках ещё полчаса, в течение которых дети сбивчиво декламировали стишки, пели нестройно, танцевали, спотыкаясь и заплетаясь ногами.

У Клифта эта трогательная самодеятельность вызвала противоречивые чувства. С одной стороны, он понимал, как непросто этих «особых» детей, страдавших задержками психического развития, олигофренией, обучить всем этим простеньким текстам и нехитрым танцевальным движениям. С другой, вспомнил опять, как когда-то непостижимо-давно и его со сверстниками натаскивали так-то, заставляя петь да плясать, разучивать стихи к праздникам, разного рода «смотрам» и проверкам детдома комиссиями. А он тогда уже был вольнолюбивым и своенравным, не терпел малейшего принуждения, что и привело его, не желавшего подчиняться общепризнанным правилам по кривой дорожке в тюрьму. А то, что за всякую вольность приходится, в конце концов расплачиваться подневольностью, он сообразил тогда, когда уже поздно было…

А вот заведующая детским домом ему явно понравилась. И внешностью миловидной, беззащитностью хрупкой, и тем, что угадывался в ней всё-таки титановой прочности стерженёк, без которого невозможно, наверное, руководить подобным учреждением. Будь у него в подростковом возрасте такая заведующая в детском доме, он бы в неё непременно влюбился. Хотя… если можно подростку-недорослю, то почему нельзя солидному, знающему жизнь сорокалетнему мужику? К тому же возглавляющему крупную нефтяную компанию?

«Ты не солидный мужик. И не богатей-нефтянник. Ты – вор-рецидивист с пятью ходками на зону…» – окоротил себя Клифт, но на пламенеющую щеками заведующую, к которой жались, хватая ручонками за подол праздничного платья самые маленькие воспитанники, смотрел исподтишка с всё возрастающей симпатией и интересом.

Прощались на крыльце детдома как бы уже по-свойски, теплее.

– Приезжайте к нам ещё! С подарками! – кричала нестройно детвора, а Елизавета Ивановна, заведующая, пожала руку Клифту, и пояснила шепотком: – Не сочтите наших детишек нескромными… Они… такие непосредственные… Сегодня с вашими зайками да медвежатами спать лягут…

– И вы ко мне, если какие проблемы появятся, без стеснения заходите. Чем смогу – помогу, – предложил Клифт.

И ему отчего-то захотелось, что бы эти неотложные проблемы возникли как можно скорее.

Покинув двор детского дома, вереница джипов не свернула к шоссе, а потянулась по грунтовой дороге к пойменному лесочку неподалёку.

Переваливаясь на ухабах, задевая за ветви, автомобили через четверть часа выкатились на залитый предзакатным солнцем лужок. Чуть дальше блестела, отливая багровым, гладь затаившейся к ночи реки. Пахло тиной и рыбой. Квакали с переливами лягушки.

На сытой, тёмной от избытка влаги траве дымил костерок. Здесь же стояли накрытые щедро столы, на которых царили огромные, ведёрные, не иначе, сияющие бронзовыми боками самовары, и официанты, нелепо смотрящиеся среди пойменного кустарника в своей отутюженной белой униформе, с чёрными галстуками-бабочками, раскладывали приборы.

– Это место называется Лебяжий плёс, – пояснил Клифту освободившийся от журналистов зам по связям с общественностью Лисицин. – В усадьбе, где сейчас детский дом расположен, раньше, до революции, помещик жил. А здесь, на берегу, его любимое место отдыха было. Беседки стояли, купальни. Лебеди здесь гнездились. Даже экзотические, чёрные. Вся окрестная знать летом сюда, на плёс, съезжалась. Потом помещика, естественно, в шею. Советская власть объявила: всё лучшее – детям. И отдала эти чудные места под детский дом. А мы планируем в будущем году базу отдыха здесь построить. Восстановить, так сказать, историческую справедливость…

Клифта усадили в центре стола. По правую руку от него разместились оба заместителя. По левую – глава района, и ещё двое в форме, с полковничьими погонами. Их представили как начальника райотдела полиции и местного отделения МЧС.

Такое соседство слегка напрягло Клифта, но он и бровью не повёл. Поднял на правах старшего хрустальную рюмку с водкой, повёл головой. Лисицин, как опытный тамада, встрепенулся мгновенно, вскочил, провозгласил с пафосом:

– Друзья! Не часто выпадают нам в напряжённых трудовых буднях минуты отдыха. И такого вот единения с природой. Но, как говорится, кто хорошо работает, тот хорошо и заслужено отдыхает. Правильно? Слово генеральному директору нашей компании дорогому Юрию Степановичу Жабину!

Клифт, уже поднаторев в речах, коих за последние сутки произнёс больше, чем за всю предыдущую жизнь, от тарабанил нечто дежурно-приподнятое, ввернув, кстати, вычитанное из корпоративного журнала что-то про нефть – кровь, несущую жизнь всей мировой экономике. Звякнул краешком рюмки со всеми, протянутыми к нему, хрустальными бокалами, выпил, и закусил солёным грибочком. Ткнулся вилкой во что-то изысканное, безумно-вкусное, лежащее горкой перед ним на тарелке, потом нацелился на морепродукты – осклизлые, с щупальцами, но тоже ничего. А после, с короткими перерывами на очередной тост, с непременными славословиями в свой адрес, которые произносили все, даже начальник полиции, уплетал за обе щеки порезанного кольцами осетра, шумно хлебал, утирая вспотевший лоб, уху из стерляди, заправленную вместо пшёнки чёрной икрой, закусывал зажаренным до негроидно-коричневой корочки молочным поросёнком, кусками шашлыка – прямо с шампура, с зеленью, резаным тонко репчатым луком и кислым ткемалевым соусом.

Передыхая от обжираловки, Клифт откинулся на спинку пластикового кресла, расслабил на шее галстук, закурил, оглядывая сыто стол, и вспомнил вдруг другие столы, за которыми чаще всего доводилось сидеть ему в жизни. Длинные, обитые оцинкованным железом в колонийских столовых, с алюминиевым бачком харча на десятерых, пайкой серого, спецвыпечки, хлеба – четвертушкой буханки, да эмалированной кружкой мутной бурды, именуемой у «хозяина» чаем.

Лисицин, поднявшись из-за стола – распаренный, красномордый, – махнул рукой куда-то в сторону леса, и тут же в сгустившихся сумерках из чащи выкатились музыканты – да не какие-нибудь балалаечники-гармонисты, а во фраках, со скрипками да виолончелями, подставками для нот… как их… пюпитрами, что ли? Расселись быстренько на раскладных стульчиках, взмахнули смычками, и…