Юрий Марахтанов - Твой след ещё виден…

С каждым годом пребывания в Италии, он воспринимал эту страну по-другому. Да и воодушевляли, будоражили редкие встречи с Таис, которые он так хотел перенести на эту землю, но не получалось. Встречались по случаю в России. Прохладными днями ещё прозрачной, начинающейся осени в кружевах обнажённых ветвей какого-нибудь парка. Весной, но опять ещё с голыми деревьями, талым снегом вокруг пруда с сизой протаявшей сердцевиной, в которой отражалось бледное, будто чахоточное солнце. Тепло, свет, щедрость на разговор он получал из писем Таис – даже если приходили они ему по электронной почте. Ощущал удивляющую его участливость, хотя помощь, скорее была нужна ей, а не ему.

Таис он не хотел делиться ни с кем, даже символически. Вот и помчался сегодня по первой её просьбе, присланной по E-mail: «Найди частную галерею: . Рим. Попроси показать автопортрет Карла Брюллова. Это необычно. Таис». Брюллов был её кумиром. Давно в октябре 93-го года он стал их ангелом-хранителем, дружкой на несостоявшемся свадебном обряде: разрушенном, разорванном, как изначально целое кольцо Колизея.

Тогда Саша прилетел в Питер из Лондона, из короткой командировки. С надеждой увидеть Таис. У него было два дня. Уже послезавтра он отправлялся из Москвы в Италию. В Академии художеств дали её телефон. Они созвонились.

– Давай встретимся у Русского музея. Я пишу «курсовую» и мне надо кое-что уточнить. Прямо перед входом памятник Пушкину. Найдёшь?

Даже если бы она сказала просто: «Встретимся на Невском», – он бы её нашёл. Стояли самые первые дни октября: ветреные, тревожные. Суетливый ритм большого города, теперь казался совсем рваным, а сам город чёрно-белым, без светотеней и компромиссов. У Казанского собора, в других местах, кучковались группы, готовые вот-вот слиться и отправиться неведомо куда и зачем. А по набережной Невы под парусами лозунгов и транспарантов уже плыла толпа, расширив пределы реки, бурля внутренним напряжением и перемещениями, выталкивая из чёрного длинного туловища, как дым из паровозной трубы, ритмичное: «Собчак! Собчак!» – но Саше слышалось: «Общак! Общак!»

Но в саду Русского музея, где он гулял, дожидаясь скорой встречи с Таис, было просторно и спокойно: стволы деревьев с изгибами освобождённых от листвы ветвей, мягкие, прозрачные тени, предвкушение встречи.

Как и тогда, в Египте, у Таис на плече висел этюдник, но теперь она была в джинсах и куртке.

– Вот и встретились! – обрадовался он.

– Привет. Ты откуда?

– Из Лондона. А ты?

– Да-а… – она махнула рукой. – Пыталась поработать на свежем воздухе, да какое там! Сам, наверное, видел, что творится. Что ни площадь, то демонстрация.

– Что тут у вас в России происходит, – высказал скорее удивление, чем вопрос Саша.

– У нас? – посмотрела она внимательно. – А у вас? – он понял, что сказал что-то не то. – Ты надолго в Питер?

– Сегодня в Москву, а через два дня в Италию.

– И я в Москву, а оттуда домой, мама приболела.

Он так обрадовался, что она рассмеялась.

– Извини, я не то имел в виду.

– Ну, пойдём, – она взяла его под руку.

– Не люблю я этих музеев, – кивнул он, глядя через ограду на изящный восьмиколонный портик фасада здания.

– Зато там тихо, – и она настойчиво повлекла его за собой.

Через несколько минут, они медленно поднимались по широкой лестнице, окаймлённой изящными чугунными перилами. Там, куда вела лестница, против каждого окна, полуовальных поверху, размером в два человеческих роста, возвышались белые колонны, поддерживающие ажурные потолочные своды. «Не хватает марша Мендельсона», – подумал Саша.

Таис повела его через залы, индивидуальность и пышность которых оказалась притягательной. Саша останавливался, крутил головой, разглядывая лепное, резное, скульптурное и прочее, названия которому он не знал.

– Ты что, здесь никогда не был?

– В Эрмитаже, лет десять назад, в детстве. Приезжали с родителями на экскурсию в Ленинград. Здесь и без картин времени не хватит рассмотреть.

– Этот музей сам по себе памятник. Архитектор Карло Росси. Закладывался музей Александром I, как дворец в подарокмладшему брату. А потом передан казне. И появилась мысль об организации здесь национального музея, потому что у нас, русских, собственная художественная школа. – Таис хотя и шёпотом, но говорила с таким упорством, будто продолжала давний спор с кем-то неведомым о благе и зле, стояла на своём, хотя Саша не спорил.

Он благодушно улыбался, радуясь встрече. И если бы она сейчас сказала, что все музеи мира надо закрыть, оставив только эту, русскую коллекцию, он бы промолчал. Конечно, она рубила с плеча, но скорее это от возмущённости, истоков которой Саша не знал, а не от состояния, когда беспорядочно порют горячку, не умея связать двух слов.

– Вот мы и пришли, – она ввела его в зал со стеклянным потолком, откуда на светло-коричневые стены стекал плотный поток света.

На мраморных постаментах стояли скульптуры обнаженных юношей, девушек, наверное, с классическими для своего времени пропорциями фигур: топ-модели дремучих столетий, не вызывавшие пристального интереса. Прямо перед Сашей, занимая почти всё вертикальное пространство стены – от пола до потолка – висела картина Карла Брюллова «Последний день Помпеи». Сколько раз видел Саша репродукции этой картины. Даже в деревне, куда приезжал летом, в магазине сельпо, висела она в дешёвой рамке, рядом – «Неизвестная» Крамского. Обе покрыты обязательной пылью и облеплены мухами.

Они прошли вглубь зала, сели на красный бархат резного дивана, метрах в трёх от картины. Теперь ничто не мешало видеть только полотно. Сейчас Саша не замечал ни богатого золотого оклада, ни картин, висящих рядом. Красные, багровые всполохи, постепенно переходящие в чёрный ужас ночи, рассекаемый белыми молниями. И глаза, глаза, смотрящие куда-то вверх, влево. Страх, потрясение, ужас, безысходность – в выражении глаз, каждой позе людей. Всё это было так неожиданно рядом, тем более после чопорного Лондона – всего пять часов назад, что Саша опешил.

– Представляешь, – Таис сидела рядом, прижавшись. Ты можешь поехать и посмотреть Помпеи, вернее то, что осталось. Увидеть отпечатки тел в застывшей лаве. Ты живёшь далеко от Неаполя?

– Почти рядом.

– Был там, на раскопках?

– Нет ещё.

– Смотри: там есть отпечатки этой женщины, её ребёнка и того мужчины, и упавшей с колесницы женщины. Следы от испепелённых тел. Карл Павлович даже предметы быта писал по археологическим раскопкам, – имя и отчество художника прозвучало так просто и доверительно, будто он был для Таис преподавателем, или она виделась с ним только что и вела разговор именно о событии в Помпеях. – О Брюллове столько исследований проведено, невозможно открыть что-то новое. Он мне, как человек интересен. Я тебе буду цитировать некоторых искусствоведов, лучше их не скажешь.