Алексей А. Шепелёв - Москва-bad. Записки столичного дауншифтера

…А тут уж какая досада была на самого себя, что я сам явился причиной потери своего собственного кота – и тем более, такого! Сказать «умный» или «красивый» – ничего не сказать. Белые – белейшие! – носочки и перчаточки, белый нагрудничек и кончик носа, чёрные полосы на голове и загривке, что на твоём бурундуке, и будто в мультфильме нарисованные, ровнейшие полоски на лапах, и черепаховые пятна, и леопардовые, и «подведённые брови» (как у диких кошек, чтобы хищные птицы промазали клюнуть их в глаз); а главное – глаза: не жёлтые, не зелёные, а какого-то светло-прозрачного оттенка хаки, как раз в цветовой гармонии с фоновым мехом; а главное – их выражение. Сверхаристократичный и суперутончённый – если только вот так ёмко, но несколько неуклюже высказать. Абы что он не ест, никогда не сидит, как плебеи, под столом, глядя в рот, а тем более, не лезет и не голосит, выпрашивая еду, не вьётся. Никакими «кис-кис» его к миске не подзовёшь. Его Величество просто появляется на кухне и выразительно заглядывает в глаза. Если ему что-то бросить – хоть бы и мясо – не двинется: только посмотрит – с таким значением, знанием и укоризной, что немного не по себе становится. А говорят ещё, что у животных нет души!..

Души, верно, нет, или она, как некоторые определяют, особая, животная, но характера и ума – хоть отбавляй. При хорошем настроении может начать юродствать – облизывать у скатерти на столе бахрому или шуршащий пакет под столом: мол, вот чем я вынужден из-за вас пробавляться, а то и устроить «шари-вари» – поскидывать (очень аккуратно!) с тумбочек сотовые телефоны и прочие мелкие предметы, стремглав носиться и т. п. Оное обозначает, что котос юродиус радикально недоволен качеством еды или её свежестью (холодильника у нас больше трёх лет не было). А уж какого достоинства он преисполняется, когда возлежит у меня, читающего книгу, на груди – ни в сказке сказать, ни пером описать!

И ещё мне было жалко и досадно – каюсь! – что не успели мы с котом провести давно запланированную фотосессию, где были бы воочию явлены некоторые из его многочисленных достоинств и способностей. В одном интервью в качестве оформления присутствовала фотография, на которой я стою и держу кота в одной руке – взяв в кулак за все четыре лапы! – как букет цветов. Это же фото оказалось на задней обложке моей книжки повестей, про что мне пару раз говорили: «там, где ты с совой». Получил я по Интернету и некие нарекания о том, что картинка сия сделана фотошопом, и даже что ради нужного кадра наверное умучил бедную животину (это в контексте недавно имевшей место несуразной информ-обструкции Юрия Куклачёва – мол, и ещё один туда же!). Не дрессировал я «бедную животину» – аристократы , понятно, сему совсем не поддаются! – а так, иногда занимался – для обоюдного развлеченья, ведь голубокровному созданью тоже скучно целыми днями сидеть в однокомнатной квартире без дела. Да и сам он любит позировать (без преувеличенья), правда, всей своей позой и умственным выражением выражая, что он, дескать, весьма мало одобряет происходящее вокруг вообще. В противовес нападкам я хотел опубликовать видеозапись «шоу-программы» или серию снимков. А теперь вот потерялся – и этих кадров никогда не снять. Да что «снять» или «не снять» – когда свой кот!..

Кстати, к улице надменно-артистический кот совсем не приучен (как мы не пытались – всё бестолку), посему сразу представляли, что долго ему там не протянуть. Благо начало зимы выдалось небывало тёплое…

Кота я не поймал, измокнув и озябнув, ушёл домой. Жена вернулась с работы поздно, и мы часов уж в одиннадцать вечера прочёсывали окрестности. Вскоре сей котский кот был найден, но – опять – не пойман! Заскочил в ближайшую отдушину из подвала пятиэтажки и сидит смотрит, высокомерно игнорируя все наши ксыксыканья, а потом и принос почти под нос «васьки» (так по одной из марок кошачьего корма – от которой, кстати, артист-аристократ давно с брезгливостью отказался – зовётся у нас вся котиная еда)! Такое поведение совсем уж странное: сей необыкновенный питомец всегда был к нам очень сильно привязан, никогда не отходил и на шаг, не убегал от дома, даже когда раза три падал с балкона в Бронницах… а уж ко мне, безработному и сидящему целыми днями с ним, особенно: когда, например, я уезжал, кот сильно тосковал и ежедневно устраивал шари-вари, так что Ане, чтоб его успокоить, приходилось давать ему трубку телефона, в которой звучали мои шипяще-свистящие «ксы-ксы» и «коть!..»

Надо сказать, что когда я искал кота, меня захлестнуло острое осознание наконец-то свершившегося своего, нашего переезда в Москву – его, как писали в учебниках истории (да, наверное, ещё и пишут, и будут писать), причин и предпосылок.

Последние два года в Бронницах были во всех смыслах тяжёлыми. Помимо множества насущных проблем (финансовый кризис, ударивший почему-то именно по нам) добивало и осознание, что Москва рядом, но её, как тот локоток из пословицы, не достанешь и не укусишь. Всего лишь сорок вёрст – из-за пробок в те же года два ставших почти непролазными – и культурная пропасть, как будто и нет никакой столицы…

Выражаясь привычными штампами, последней каплей стал взрыв жилого дома в Бронницах – нескольких этажей обычной пятиэтажки, стоящей через дворик напротив нашей. Помню, как мы с женой, выйдя из центра города на набережную, увидели столп чёрного дыма, зловеще нависающий, будто смерч, над нашим бедняцко-быдляцким ист-эндом… Мало того, сразу показалось: хлещет он из нашего дома! Пока бежали, вспомнили, что когда полчаса назад стояли на остановке, слышали звук взрыва – очень мощный, объёмный, пожалуй, даже нельзя сказать, что хлопок , как обычно пишут журналисты. От эпицентра это метров триста. Мы подумали, что это, вероятно, что-то, связанное с самолётами (тут их в большом изобилии летает каждый день из соседнего Жуковского), даже подумалось, не боевой ли ракетой что сшибли (не так давно был случай – истребитель упал на жилой дом в пригороде Бронниц).

И тогда же, увидев пожарище вблизи, я вспомнил ещё одну вещь: совсем истерзавшись, я дерзнул просить Господа подать знак : ехать ли в Москву или остаться. Неужели, терзался я уже дальше, узнав о жертвах, услышав о версии теракта, увидев, помимо прочего, осколки стекла, вонзившиеся в капустные кочаны соседнего частного сектора, и поняв, что именно в это время я обычно проходил там и в этот раз хотел идти, но передумал и, что совсем непривычно для меня, поехал с женой на автобусе… Неужели это ответ ? – и ответ мне ?!. Страшно подумать. Понимаю, что наши умствования в неисповедимости путей Господних – как наши слезинки в океане… Но всё же они есть – капают, тоже жидкие и солёные, впадают в мировую безбрежную стихию… И поэтому – осознай, ещё и ещё плачущийся о своей судьбине в ритмично накатывающих волнах, в шуме и брызгах, как велика ответственность, не искушайся, не загадывай наперёд, не мудрствуй лукаво, и, как сказано, «не искушай Господа Бога Твоего».