Алексей Шепелёв - Затаившиеся ящерицы

© Алексей А. Шепелёв, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

У меня было много всего, но такого ещё не было. Они живут с нами, вместе с нами.

Материя – вся Вселенная, всё вокруг. Она – это всё. Гравитация, тяготение-взаимодействие, отражение, протяжение, энергия, разум, мысль…

Вульгарно?! Извините, мэм.

Придётся позвонить родителям.

Как а я… «какая ты?… да?» БэЭтси!

– А вот этого делать не надо!.. то есть я хочу сказать, простите, мэм, этого больше не повторится. Я виновата… Отец… он очень занят… он на конференции.

Вы не знаете, что такое вульгарность! Чего тут неморального – смеясь во весь коридор университета, миновав контроль выбросить пару неприличных слов, шатаясь, виснуть на подруге и, хлопнув её по джинсовому заду, завести в туалет, где бесцеремонно выплюнув розовенькую жвачку мимо урны, закурить, радуясь красоте дерьмовой жизни, прикурить и приписать стоя, и припев:

а потом, последний раз поцеловав накрашенный фильтр, выбросить его вон: куда полетит. Это нор-ма-ль-но.

Мысль – тонкость?

Тонкость – фата, надетая вместо юбочки.

В Англии консерватизм.

Мысли шуршат в голове, как мыши. Щелчок мышеловки – слово. Мышей никто не видит, мы не видим, они уничтожают продукты и газеты и бегают быстро – не то чтоб поймать – не разглядеть. Не вижу – не знаю, (не?) знаю – нематерия. Щёлк! Попался, брат, сестра, навечно.

Бетси было годика 4, а может, и все 5. К этому возрасту дети уже овладевают всеми взрослыми штучками, они знают мало, но знают, что надо знать, а что нет, и знают всё, они чувствуют вас, они играют с вами, они играют в вас, собравшись в компанию, они могут все вместе поиграть в кого-нибудь – для него это страшно, память будет играть ещё долго, всегда.

Всегда надо обрызгать сидение на унитазе! Какой невоспитанный наивн ой ублюдок! Эта «хохотушка Патти» зачем приводит его! Мне это непонятно. И неприятно! Крошка, ешь попкорн за обе щёки, чавкай и не забудь запить из члена! Fuck!

А помню у меня было такое жёлтенькое сиденьице, такое маленькое, мне было лет 5 или меньше, наверно… Не какой-то там ободок, а удобное сиденьице, точненько прилегающее – прилипающее! – ко всей попке, только небольшая вырезка… Помню приехал двоюродный братец Карл, ему было уж лет 12, а я – малышка… Сижу себе, ножками болтаю, жарко – прилипла вся и довольна!.. Нет, наверно, годика 4! Хотя может и 6! А он сунулся и, смутившись, отпрянул, я тоже – молниеносно – оправила платьице и выскакиваю: «Я всё давно! – просто сидела на краю!» и побежала. Он зашёл и закрылся. Я тихонечко проскочила в ванную, встала на край ванны, с неё на трубу, и стала наблюдать через окошко в перегородке, что он там делает – сама дрожу. Он сразу упал на колени и принялся лизать ещё тёпленькое седло…

Детишки инсценируют всю взрослую жизнь, всю. Её белые стороны с поцелуйчиками, песенками, улыбающимися куклами с толстыми ногами без ягодиц, серые – с пелёночками, машинками, игрушечными посудками и прочими заботами, и другие. Они не знают ядовитого взрослого зла, отравляющего всё, но знают другое, не имеющее определения, но знакомое каждому, запретное. У них нет спиртного, сигарет и наркотиков, телефонов, они не пользуются…

Ненавижу «однокомнатные» квартиры, где в каждую дверь можно войти, не применив тарана или хотя бы монтировки. Когда мы переехали сюда – всё же более-менее… два этажа, но тем не менее – тишина и порядок, церковный уют, даже в сортире! Не люблю вашу… и засуху. Хочу расцветать!

Родителей дома нет – я одна! Хети (служанка), два месяца назад поехала к брату в Бирмингем и там умерла, а старина Боб ничего не услышит у себя и, копаясь хоть в гараже или даже в саду, даже не услышит, может прийти, но я его не пущу – закроюсь и пошёл вон!

«Зайдя выпить кофе в „Браун Хорс“, Беth зацепила…» нет, не то – я же их не зацепила, в смысле… Хотя, ладно. Зацепила в «Хорсе» двух парней, небрежно вскинув на плечико распрягшийся рюкзачёк и подтянув красненькие чулочки, доходящие практически до ляжек… ещё дальше на ляжки!.. она вытряхнула (оказывается) губную помаду и не заметив этого ушла. Они, конечно, прочитали и запомнили все надписи на её рюкзачке (сделанные лет 8 назад) типа Devil I wanna fuck you! Один сразу начал рассказывать о личности Шекспира, потом Уайлда, сбиваясь на интимные подробности. Второй «классно прикалывался», делая комплименты женской анатомии и всем «штучкам, украшающим её». Беth подумала, что ребята очень оригинальны и ей понравились. Они веселились наперебой, забегая даже ей наперёд. Вдруг Беth резко остановилась, они оглянулись – «Вы мне не требуетесь», они остановились, она ушла. Чувствуя какое-то неприятное волнение, двигающееся внутри вместе с физической неприятностью, когда даже не хочешь есть, не будешь спать от возбуждения и вообще не знаешь, что делать, и тут же просовывалась какая-то интересная свобода, как игра – нажал на кнопку – тебя истязают в аду, как красный пластилин, всё в огне, нажал вторую – и холодные, лазурные облака-амёбы касаются тебя и затекают во все поры, во все клетки, остужая – раздражая и наслаждая, и пошёл контрастный душ… Беth остановилась у входной двери, постояла, прижалась спиной, засмеялась и довольно сползла вниз, сев на корточки и свесив вниз голову так, что волосы лежали на земле. Потом догадалась, что так просидела полтора часа. Кто-то наступил на волосы – медленно подняла голову – никого, значит, сама.

Зашла, замуровала дверь, включила везде свет, закрыла все окна. Сбросила рюкзак и одежду, найдя у двери красные шортики. Нервно скатывая гольфы-чулочки, закурила, изминая ногтями длинную белую сигарету… Достала из холодильника банку коки, купленную вчера на последнюю карманную мелочь…

Ну что, пойдём наверх?

В комнате страшный беспорядок. Истерзанная постель, раскиданные шмотки, куча окурков, мусора, различные вещи, вещицы для удовлетворения плотских нужд – от плитки шоколада до презерватива, «её» слепые рисунки, словечки, какие-то ножи, лезвия, книжки, горы кассет и дисков, всякие вкладыши, открытки и журналы, раскрошенная парфюмерия.

Надо наводить порядок. Только не сегодня! Только не сейчас!

Если философски отнестись к жизни – можно забить на всё. Но каждую секунду во мне возгорается пламя, которое хочет за эту секунду объять это всё, не упустив ничего… Всё – невозможно…

Самое ужасное, что видела Бетси – ящерица в зоопарке. Огромная… длинная, зелёная, блестящая с сопливыми гребешками на гибкой спине, переходящей в хвост… просто фекалия! Стеклянные глаза, цепкий, липкий язык… Рыба в зелёной воде – длинная, скользкая, неприятная. И ещё ближе к стеклу… и тут – громадный глаз рыбы! как человеческий!.. Глаз – ужас, а первые – мерзость… но не только…