Михаил Болле - 9 мая

– Надо же, с таконого спозаранку уже умудрилси зеньки своеныя позалить. Морда бесстыжая, а ещё вона медалей понацеплял. Небося и на войне-то не был, пьянь подзаборная! И не стыдно, главное. А ну-ка, едрит твою налево, выметайся из лифта вместе со своеным кобелём ко всем чертям!

Григорий Петрович, словно не видя и не слыша возмущений оголтелой тётки, медленно встал и нажал кнопку своего этажа. Двери закрылись, лифт тронулся вверх, а с площадки первого этажа, где пахло хлоркой и прокисшей тряпкой, доносилось:

– Паразит, скотина безрогая, штоб тебе поносом всю жизть срать, змеюка ползучая, гад недодавленный…

Посреди комнаты на полу лежала Энга с печальными глазами. Ее шея была забинтована, но сквозь повязку уже просочилась кровь. Что касается Григория Петровича, то он стоял у окна в трусах и рубашке. В руках Войтовский держал брюки, с которых смахивал щёткой грязь. Праздничный пиджак с медалями висел на вешалке, прикрепленной к ручке балконной двери. В квартире царила тишина.

Закончив свое занятие и отложив щетку, Войтовский с грустной задумчивостью посмотрел на стену, где в рамках висели фотографии разных лет – фронтовые, послевоенные, современные. На некоторых фотографиях был запечатлен один и тот же молодой человек, внешне схожий с Григорием Петровичем. На последнем по времени цветном снимке он сфотографировался в корзине огромного воздушного шара с логотипом телеканала «НТБ-минус».

Неожиданно, резко и оглушительно, грянул звонок в коридоре. Григорий Петрович повесил брюки на спинку стула, Энга поднялась с пола, и они вместе направились в прихожую. Уже подойдя к двери, Войтовский вовремя опомнился и остановился. Глянув на свои голые ноги, он крикнул: «Подождите, сейчас открою!» – после чего поспешно вернулся в комнату, натянул брюки, заправил в них рубашку и лишь после этого вернулся в прихожую.

– Кто там? – осторожно спросил Войтовский, заглядывая в дверной глазок.

– Здравствуйте! – приветливо отозвалась стоявшая на лестничной площадке женщина лет пятидесяти. – Вы, наверное, Григорий Петрович Войтовский?

– Совершенно верно. А что вам угодно?

– Откройте, пожалуйста. Я из военкомата, принесла вам праздничный набор.

Григорий Петрович немного помялся, – уж очень много было разговоров о мошенниках и аферистах, проникавших в квартиры одиноких пенсионеров под предлогом оказания им какой-либо помощи и беззастенчиво их грабивших. Он даже вопросительно посмотрел на Энгу, словно бы советуясь с ней, стоит ли открывать дверь. Собака вильнула хвостом, и Григорий Петрович, восприняв это как знак согласия, щелкнул незатейливым замком.

– Ой, какая собачка! – переступая порог, лицемерно пропела женщина, державшая в руках большую хозяйственную сумку. – А она не кусается?

– Ей сейчас не до этого, – буркнул Войтовский.

– Ах, да, вижу… А что это у нее с шеей?

– Несчастный случай. Да вы проходите в комнату, что вы остановились…

– Спасибо.

Они все вместе прошли в комнату, и женщина бесцеремонно поставила свою сумку прямо на скатерть. Затем деловито достала из нее две банки немецкой тушенки и одну банку латвийских шпрот, пачку итальянских макарон, батон отечественной сырокопченой колбасы, бутылку горькой настойки «День победы» с «георгиевской» ленточкой на этикетке и пакет недорогих украинских конфет.

– Как говорится, получите – и распишитесь, – улыбнулась она, закрывая сумку. – Никто не забыт, ничто не забыто. Поздравляем вас с юбилеем! 60 лет прошло, как мы благодаря таким, как вы, живём под мирным небом!

– Спасибо, – ответно улыбнулся Войтовский и взял в руки бутылку. – Что-то раньше я не видел водки с таким названием…

– Какие ваши годы? Я проб… в смысле носила в заказах и «Ветеран», и «Виват победа», и даже «Бронзовый солдат»!

Ему было приятно видеть в своем скромном жилище пусть и немолодую, не совсем искреннюю, но вполне миловидную женщину. Последней такой женщиной была его участковый врач.

– Да вы присаживайтесь, – предложил он. – Может быть, чаю хотите?

Женщина пожала плечами, но ответить не успела, в дверь снова позвонили. Звонок был продолжительным и весьма настойчивым, словно бы звонивший нисколько не сомневался в своем праве тревожить людей в праздничный день.

Энга первой бросилась обратно в коридор.

– Извините, – сказал Войтовский. – Я сейчас посмотрю, кто там пришел. То целыми месяцами никому не нужен, а то вдруг один за другим…

– Я понимаю, – кивнула женщина и тут же добавила: – Так ведь праздник сегодня.

Она тяжело опустилась на стул и тихо выдохнула, а Григорий Петрович пошел открывать. Через минуту он уже вернулся, но не один, а в сопровождении участкового. Это был коренастый, черноволосый человек неопределенного возраста в форме с погонами капитана милиции. Вид у него был такой озабоченный, словно бы милиционер явился в квартиру Григория Петровича забрать забытую вещь, представлявшую для него неимоверную ценность. Его глаза, вооруженные очками с толстыми линзами, суетливо рыскали по всем углам квартиры. В руках он держал скрученный в трубку журнал, которым то и дело похлопывал по собственной ляжке.

– Здравствуйте, – первым обратился он к женщине.

– Доброе утро, – ответила она, приподнимаясь со стула.

– Вы кто будете?

– Я из военкомата. Принесла продуктовый заказ.

– А ваши документы можно посмотреть?

– А в чём собственно дело-то? – всполошилась женщина, никак не ожидавшая такого вопроса.

– Дело в том, что эта квартира находится у нас под наблюдением. Поэтому мы проверяем всех посторонних, кто сюда заходит. Понятно?

– Ничего не понятно. А под каким это наблюдением?

– Это вас уже не касается, – нетерпеливо заметил милиционер, в очередной раз охлопав журналом свои бедра. – Документы предъявите, пожалуйста.

Женщина порылась в своей сумке, достала оттуда паспорт и передала его участковому. Он бесцеремонно присел на оставленный стул, и принялся переписывать ее паспортные данные в блокнот, который извлек из кармана кителя.

– Григорий Петрович, а что случилось? – не могла успокоиться работница военкомата.

– Да, сын мой в свое время начудил, – нехотя пояснил Войтовский, – а они его здесь все поймать надеются. Сколько раз я им уже говорил, что Пашка лет десять, как у меня не был, а они всё ходят да ходят.

– В каком смысле начудил?

…То декабрьское утро в Мордовии выдалось на редкость холодным и вьюжным. Метель была настолько сильной, что сносила человека с ног и катила по земле, словно плюшевую игрушку. Ледяной ветер насквозь пронизывал стоящий на перегоне поезд, свистя и завывая во всех его многочисленных щелях. Вихрь вздымал и вращал снежинки с такой неистовой силой, что из маленьких невесомых кристаллов они превращались в острые, болезненно ранящие осколки. По узкому, промерзшему насквозь коридору, прохаживался конвоир в полушубке, отчетливо стуча каблуками по железному полу. В специальных зарешеченных отсеках гурьбой томились заключенные, ожидавшие своей участи. Зимняя дорога была тяжела, все они мечтали только об одном – поскорее бы оказаться на зоне. Даже лагерный барак теперь казался им «райским шалашом» по сравнению с осточертевшим, промерзшим до последнего винтика железнодорожным вагоном.