Жорж Старков - Спичрайтер. исповедь…

Олег любил себя и не любил, когда его любовь к себе приносила пользу кому-то ещё. Даже, когда творческое сообщество организовывало коллективные поездки или вечера, он скидывался скрепя сердце. Ему очень хотелось участвовать. Выпивать, шутить, показывать себя в свете. Но мысль о том, что кто-то, возможно, будет есть и пить на его деньги, просто коробила! Вдруг кто не скинется? Вдруг кто нагуляет на большую сумму, чем вложил в общее мероприятие? Жадность не давала Олегу в полной мере наслаждаться компаниями. Потому, со временем он стал одиночкой. Общался, скорее, вынужденно и, лишь иногда, по зову сердца. Всё-таки человек не может быть совсем один.

Так в жизни художника появилась Женя. Нужна ли была ему именно она или любой другой человек – Олег до конца не знал. Знал лишь одно – нужен был тот, кто даст частичку тепла, когда ему этого сильно не хватало. О тепле в ответ он как-то не задумывался. Да и не хотел задумываться. Просто знал – иногда нужно сделать вид, что тебе не все равно. И тогда человек ещё какое-то время не отвернется, будет рядом, когда это будет нужно. Сейчас был как раз такой случай. Дорогой ужин – то, что доктор, специализирующийся по сердечным, в метафорическом смысле, делам, прописал. Тем более, аккумулировать нежданную удачу в выгоду, исключительно для своей персоны, не представлялось возможным.

– Мне надо позвонить. У тебя домашний работает? На мобильном денег… Ну, ты знаешь.

Майор уже несколько месяцев не пользовался стационарным аппаратом и доподлинно не представлял, работает ли он. Но причин не дать товарищу это проверить не видел. Потому, молча, кивнул в сторону прикроватного столика, на котором, в окружении фантиков от леденцов, подаренных доброму дворнику соседской семилетней девчушкой периодически подкармливающей экс-вояку чем-нибудь вкусненьким, стоял пыльный, некогда белый, а ныне скорее желтый старый дисковый аппарат.

Набрать номер у Олега получилось с трудом. Трясущиеся пальцы никак не хотели с первого раза попадать в нужные отверстия. Лишь через пару минут попытка увенчалась успехом и в трубке завучами длинные гудки. Первый, второй, третий, четвертый…

– Алле…

– Привет, это Олег.

– Да, слушаю. Ты где?

– Не важно…

– Важно. Я волновалась. Три дня прошло.

– Все нормально, – Олег решил, по обыкновению, оставить вопрос без ответа и перейти к тому, что в данный момент интересовало исключительно его. – Какие планы?

– Еще не знаю. Дома буду. Хочешь прийти?

– Хочу пригласить в ресторан. Пойдёшь? – несколько секунд на другом конце провода была тишина.

– Пойду. Картину купили?

– Ну, да… – ни секунды не мешкая, соврал художник. – Давай, без пятнадцати семь на Бутырском, у Белорусской.

– Ну… давай.

Люблю такие пятачки. Вокруг суета, люди спешат по делам. Можно сидеть, наблюдать за ними и пить ароматный кофе, вприкуску с яблочным штруделем. А ещё люблю, что на таких пятачках почти всегда больше одно места, где можно поставить жизнь большого города на паузу. Можно находясь в одном заведении знакомиться с посетителями другого. Это как телевизор в доме напротив. Между тобой и героями фильма, который показывают по кабельному, коего у тебя никогда не было, пыльное стекло окна твоей крохотной квартиры, пару десятков метров загазованного городского воздуха, и немецкий стеклопакет состоятельной парочки из дома напротив. Но расстояние и препоны обстоятельств не важны. Звук тоже. Если по-настоящему интересно, чем все закончится, тебе достаточно небольшого мерцающего прямоугольника. Ты знаешь о чём, примерно, идет речь. Знаешь кто главные герои. Даже по общим очертаниям можно понять ход основных событий и суть финала картины. Тем более, в конце обязательно будет крупный план центрального персонажа. Если актер хорош – по лицу можно прочитать всё, что нужно.

Так и сегодня. Ресторан, в котором должна начаться интересующая меня мыльная опера, всего в пятнадцати метрах. Стоик главных героев у большого, не зашторенного окна. Я всё пойму. Пойму, есть ли у нас шанс, оставаться людьми или все мы уже бесповоротно стали лишь шестернями, которые крутятся благодаря едва ощутимому импульсу, с той скоростью и в ту сторону, в которою запланировано изначально. А может, мы ещё способны делать сюрпризы?

Дубовый уютный столик в углу. Белые тарелки со слегка заметной ребристостью ободка. Виктор любил, доев содержимое, кладя вилку и нож поперек посуды, слегка проехаться прибором по этому ребристому краю. Звенящий переливающийся звук, словно перебор бутафорской фарфоровой арфы, его успокаивал. Он напоминал о том, что сегодня был хороший ужин, в хорошем месте и на это были деньги, и завтра будут тоже. Он как награда за все усилия, за все лишения и старания, за целеустремленность и знание своего дела и, одновременно, как напоминание о том, что в детстве и юности он мог об этом только мечтать. Как и о семье, которая у него сейчас есть.

Своей первой – Виктор лишился в семь лет. Теперь его собственная семья сидит с ним за этим уютным столиком, в этом уютном уголке, уютного ресторана. Жена, дочь и этот звон металла о фарфор – всё чего он хотел и, по большому счету, всё, что ему нужно было для счастья.

Виктор помнил последний семейный ужин с отцом и матерью. Эти воспоминания были трогательными и, в то же время, страшными. А самое главное, что о родителях он ярко помнил только это – вечер, кухня, домашние пельмени. Отец смеялся и декларировал рыбацкие байки, рассказанные непутевым соседом Колькой. Мать, в перемазанном мукой фартуке, улыбалась и слушала. Она присела, лишь на краешек стула, как бы на секундочку. Подперла подбородок кулачком. Просто сидела, улыбалась и смотрела на мужа. Её совершенно не интересовал рассказ. Уставшая от перемалывания мяса в фарш, замешивания теста, лепки, варки, но в кругу своих самых близких людей, она была счастлива. Просто счастлива. Без условий, оговорок, потаенных обид. Обычная советская женщина, в обычной советской семье, с обычными заботами. Мама была просто рада тому, что есть Валера и Витюша. Двое самых родных людей земле – муж и сын.

Такими Виктор и запомнил своих родителей – уставшую, но счастливую маму и задорного и не менее счастливого отца. А ещё он запомнил, что в этот же день набегавшись во дворе и, перемазанный глиной с близлежащей стройки, он вернулся домой, но так за порог и не попал. Дядя в фуражке и погонах сказал что-то невнятное. Потом такие же дяди отвезли на окраину города к бабушке. На расспросы о родителях бабушка не отвечала, только каждый раз уходила в другую комнату и тихо плакала. Только через пять лет у старушки хватило духу рассказать внуку о том, что его отец напился с соседом, поругался с матерью, ударил её…