Валерий Сергеев - Прощёный понедельник. Рассказы психиатра

Юрий запомнил стихотворение, написанное ею лет в двенадцать:

Моя жизнь всегда была похожа на скачки… А на ипподроме очень важно угадать фаворита… Так же и в жизни… И вот уже много лет я бреду по ней, не беря в руки серьезных книг, а это — печальный симптом «чёрствого сердца»… Тоскливо как-то сделалось на душе: суеты и маеты много, но нет в ней главного – цели и смысла, бодрости и радости. Всё движется самотёком, как будто даже и без меня. Дни кажутся какими-то липкими и вязкими каплями… Вот и наступление весны совсем не радует: потому что знаю: сначала всё расцветёт, а затем — непременно увянет…

Поначалу, забросив поэзию, я чувствовал себя не в своей «тарелке». Но кто-то же должен и унитазы починять, пока другие занимаются творчеством… Постепенно мне стало «всё равно», я перестал ориентироваться в немыслимой пестроте обложек и удивительном однообразии названий. «К чему мне это? — думал я, — Ведь жизнь ежечасно преподносит такие сюжеты, которые просто невозможно выдумать, сидя за письменным столом»… И вот вам пример.

Однажды в Ставрополе нас отправили в совхоз помогать убирать урожай. Зашли мы как-то в один дом попить водицы… Хозяйка назвалась тётей Дусей, накрыла на стол, угостила нас очень вкусными пирогами и молодым вином. Между делом рассказала историю своей жизни. А необычное в ней было то, что тётя Дуся имела двух мужей и оба жили с ней в одном доме, правда, на разных этажах… Так получилось, что перед войной она вышла замуж, а в конце лета уже получила похоронку. После Победы вышла замуж второй раз, а тут и первый муж вернулся… Оказывается, сначала он был в плену у немцев, затем сидел в нашем лагере… А у неё уже и дети от второго супруга… Потом, правда, и от первого родила. «А куда я его прогоню?, — говорила нам добрая женщина, — жалко ведь, да и сам он не захотел уходить… Во всем виновата проклятая война! Мы простили друг друга, с тех пор и живём в любви все вместе, большой семьей в одном доме. И внуков у нас целая орава…» Попробуйте рассудить теперь этих людей…

А я вынужден признать, что, несмотря на определенные зачатки добра, негативная составляющая моей противоречивой и кипучей натуры всегда преобладала… И ничего я не мог с этим поделать: правильность мне была отвратительна, а «кривизна» — притягательна. Видимо, оттого, что криминал всегда предполагает возможность «пощекотать» нервы. И не стоит пенять на чье-то дурное влияние – ведь я сам выбирал себе друзей и сам совершал неблаговидные поступки. Однако Господь меня берег, и несколько раз я чудом избежал тюрьмы: заводились уголовные дела, меня допрашивали и «прессовали» следователи, но как-то всё обходилось…

Через столько лет, уже самому верится с трудом, что когда мы переодевались в гражданскую одежду и убегали в «самоход», то совершали серьезные преступления. Иногда избивали людей… Просто так — для потехи, ни за что… Угоняли машины, чтобы немного покататься и бросить. Если не хватало вина, то не церемонясь «брали» его в магазине и, разумеется, бесплатно. Расчет на безнаказанность был гениально прост: нас невозможно было опознать из-за двуликости. В расположении части мы слыли «серыми мышками», зато «на воле» становились дерзкими и самодовольными циниками, причём у нас всегда имелось «железобетонное алиби» — казарма.

Но вот в какой-то момент у меня произошёл серьезный внутренний разлад, душевный конфликт, что-то весьма похожее на «шизофрению». И вновь тому причиной – стихи. Тот тихий паренек из училища – возможно, самая знаменательная встреча в моей судьбе. С помощью поэзии он умудрился открыть мне совершенно иной мир. После чего у меня и началось «раздвоение личности»: два человека стали жить во мне – «хороший» и «плохой». До этого я вообще никак не идентифицировал себя. Просто в этом не было нужды. «Чертёнок» уверенно доминировал, а маленький «Ангелок» только тихонько поскуливал и постанывал. Иногда в чудные вечера или ночи, проведенные за чтением, «маленький хорошист» тоже начинал торжествовать, видя, что сумел разбудить во мне что-то человеческое и достойное уважения… В общем, потерял я привычную целостность, начались во мне разные «интеллигентские» метания и сомнения. Вероятно, это Ангел-Хранитель не найдя более действенного способа, взялся за мое перевоспитание, побуждая читать стихи. Такую двойственную жизнь я считал мучительной и неправильной, но ничего не мог с собой поделать…

Когда мне определяли последние по счету, двадцать пятые сутки гауптвахты, командир части сказал: «Дальше по закону только дисциплинарный батальон: ты и Устав – не совместимы…» Да я уже и сам всё прекрасно понимал… Вскоре по одному из эпизодов наших разбойных нападений было заведено очередное уголовное дело, и это вынудило меня срочно написать рапорт об отправке в Афганистан…

Человеческая память сильнее времени… Жизнь не раз пыталась меня «поджарить», поэтому и «корочка» получилась — будь здоров! Толще, чем у других. Молоденьким пацаном я попал на страшную чужую войну и был вынужден стрелять, потому что в меня самого стреляли… Да, хлебнул я там лиха, натерпелся страха и побывал во многих переделках, но за широкой спиной ни у кого не прятался. Только и в этом пекле не молился, а «глушил» технический спирт и душманскую водку — арак. Я считал, что глупо надеяться на какую-то Высшую справедливость, когда, если верить своим глазам и ушам, её в природе вовсе не существует. А примеров тому я видел массу…