Богдан Шумячин - Воскрешение Лазаря

– Добрый день, дядюшка Ицхак! – Сказал чуть громче колокольчиков, которые настраивали на учтивость и культуру разговора.

– Антон Николаевич! Просим, просим. Очень рад. Только вспоминал. А он и сам… Вот те раз! Как драгоценное здоровьице? Скажи, что ты, старый пес, с расспросами лезешь! Может, чайку? С сахарком?

– Спасибо, дядюшка Ицхак. Я за консультацией, если вы не возражаете.

– О чем речь! Милости просим. Буду счастлив, если моя болтовня окажет вспоможение хорошему человеку. Итак, Антон Николаевич?

– Дядюшка Ицхак, вы, случаем, не слышали про таких персонажей, как Рафаил, Радомир. Что-нибудь про них знаете? Кто они?

– Ну-с… скажем так… Рафаил – это один из представителей небесного воинства… архангел. К слову будет сказано, крутился тут на днях благообразного вида господин. Я бы сказал, священнослужитель. Старого больного еврея не проведешь. У Ицхака глаз алмаз. Я их за версту чую. Руку на отсечение – священнослужитель. Предлагал икону с изображением архангела Рафаила пристроить. Мол, имеются ли выходы на заграницу. Ну, вы меня понимаете, Антон Николаевич, такие масштабы мне, старому псу, не одолеть.

Подсказал хорошего человека в Праге, тонкого ценителя. Подсказал, как на него выйти через вашего патрона Зиновия Абрамовича. А вещь, скажу я вам, Антон Николаевич, очень древняя и очень дорогая. Вот, таким образом… Рафаил врачеватель… в христианской… мифологии… Гм, а про Радомира не слышал. Не знаю.

– Врачеватель, говорите?.. А не подскажете специалиста по кризисным ситуациям, который смог бы внести ясность в мою небрежную жизнь? Знаете ли, какие-то странности со мной происходят, я бы сказал, аномалии. Нервы сдали. Видения какие-то, галлюцинации измучили. Разобраться бы во всем этом. Поможете? Я в долгу не останусь.

Лазарь полез в карман, рассеянно улыбаясь. Дядюшка коснулся руки Антона. В этом жесте читался отказ от благодарения и приятие оного одновременно. Так отказываться нужно уметь. Думается, что торговля старьем была лишь ширмой, за которой продавался более ценный продукт – информация.

– Есть такой жельтмен. Александр Александрович. Саша. Более великодушного человека не встречал. Один Саша остался. Матушка его, стало быть, померла. Каково теперь кручиниться хорошему человеку бобылем до старости! И сватал его… Толку-то. Вот номерочек, пожалуйте. Только номерочек не Сашин. У него нет телефона. Это номер его хорошей знакомой, Беллочки. У Беллочки медицинский центр тут неподалеку. Саша у нее работает экстрасенсом. Первоклассный специалист. Он поможет разобраться в жизненных перипетиях.

Услышав «белочка», Лазарь наморщил лоб – последнее время эта «знакомая» терзает его немилосердно.

Дядюшка нацарапал твердым карандашом на листочке тонкой бумаги кривые цифры и имя Белла и, уловив сомнение в глазах Антона, добавил:

– Могу вас уверить, Антон Николаевич, Беллочка – женщина роскошная. Очень рекомендую. Эх, Антон Николаевич, мне бы ваши годы. Я бы плечи подрасправил. А Саша поможет. Блестящая память у человека, редчайшая. Спроси что хочешь. Все знает. Энциклопедист. Добрейшей души человек Саша. Филантропище. Он поможет.

– Спасибо, дядюшка Ицхак. А телефончик священника где-нибудь, случаем, не завалялся? – Что-то ободряюще хрустнуло. На стеклянной витрине оказалась новая нерусская купюра, ускоряя воспоминания, но покрасоваться ей не позволили, а тут же упрятали в стол.

Дядюшка выдержал паузу, давая понять, что сообщил и так запредельно много. Даже если бы его депортировали из этой непонятной и такой родной страны назад к своим, в воинствующую банку с пауками, он вряд ли бы еще что-нибудь добавил. И не потому, что это стоит слишком дорого. И не потому, что есть понятия на свете, которые не продаются. И не потому, что в еврействе око за око и в то же время каждый сам за себя. И не потому, что его выбор Варавва, а не спасение.

– Сожалею, но об этом мне ничего не известно. Очень сожалею, что не могу быть полезен. Но вы не отчаивайтесь, кто ищет, тот найдет. Позвольте вам предложить совершеннейший шедевр типографского искусства. Эльзевир самого Матиаса. Редчайшая книженция. Батюшке своему, Николаю Алексеевичу, всенепременно порекомендуйте. Он оценит сокровище. Передайте батюшке, обижается старый еврей, что не захаживает Николай Алексеевич. Почтеннейший человек и собиратель. Может, все-таки чайку? С сахарком?..

Дядюшка бодр и весел. Он бережлив, поэтому он бодр и весел. В нем весь его народ, поэтому он бодр и весел. Меняется мир, дурнеет и морщится, а молодое неистребимое племя Моисеево благоденствует. Воистину, божий народ!..

Жизнь как-то уж чересчур не сложилась. Убийца. Алкоголик. Бабник. И тунеядец в этом «перечне услуг» – самоопределение не самое худшее.

Какова перспектива этого мучительного блуждания в безвыходном лабиринте самоистязания? Что делать дальше? Куда двигаться? Непонятно. Пока на ум приходит два варианта. Первый – отработать долг, сбежать в другую страну и начать все сначала. Второй – продолжить жить дальше и посмотреть, чем все закончится.

Вечером того же дня в ресторан «Сицилия» вошел хорошо одетый статный мужчина сорока лет, в очках «хамелеон», с зализанными назад темными волосами. На нем был черный смокинг, белая сорочка, черные лакированные туфли и красная бабочка. На безымянном пальце правой руки поблескивало обручальное кольцо. Он разместился в отдалении, возле большого аквариума. Заказал карпаччо из семги, знаменитую гусиную печень фуа-гра с печеными яблоками в медово-клюквенном соусе, клубничный десерт – все это для декорации – и фруктов для себя, любимого. С разборчивостью гурмана он принялся ковырять вилкой в тарелке, поглядывая на соседние столы, и, когда никто не смотрел, надкусывал фрукты. Время от времени к нему подходил официант, чтобы выявить скрытые кулинарные пристрастия своего клиента, и ненавязчиво предлагал эксклюзивные шедевры своего заведения. Нежно, прозрачной усладой сочилась «живая» музыка, потакая капризному урчанию избалованных желудков и придавая блюдам пикантность. Вокруг вальяжно парами расселись новоиспеченные дамы и господа, потомки рабочих и крестьян, и вели непринужденную светскую беседу о житье-бытье на постсоветском пространстве. Лишь господин в смокинге пребывал в гордом одиночестве, наслаждаясь редкой возможностью ненадолго отречься от своего Я и просто побыть бездумной оболочкой.

Совершенно невозможно было узнать в этом человеке Антона – никакого сходства. Но это был он. Когда требовали обстоятельства, киллер умел загримироваться до неузнаваемости, и ему нравилось это делать больше из любви к искусству, нежели из предосторожности.