Роман Булгар - Пир во время чумы

Услышав птичью фамилию человека всего несколько годков назад командовавшего дивизией и сделавшего головокружительную карьеру, Малахов неопределенно пожал плечами:

– Слышал я что-то от своих однокашников такое. Но… судить не берусь… Слишком далек от тех кругов. За одним столом с ними не сидел. Пуд соли не съел. В души к ним не заглядывал. Хотя, очи мне его не нравились. Мутные у него зенки…

В глазах Кондрашова забегали вызывающе лукавые чертики:

– Постой, Палыч. Ты мне не поверишь, а я его знал. Как сейчас мы с тобой, я с ним за столом сидел. В России что, никого поумнее и поспособнее Паши не нашлось? Чего стоил им один штурм Грозного? Уважающий себя человек сразу в отставку после этакого позора подал бы, а с этого как с гуся вода. Ты, Палыч, не знаешь, почему ему русские дали кличку Паша-Мерседес?

– Тебе, Николаевич, по порядку ответить или уж как придется? Раз пошла такая пьянка, то найдется, что по этому поводу сказать.

– А как сможешь…

– Пашкой-Мерседесом он стал после того, как обнаружилось, что во время вывода наших войск из Германии, министру транспортными самолетами доставляли новенькие машины. А за что такие подарки ему, убей меня, не знаю… В такие тонкости нас не посвящали.

– Ну, это, Палыч, – осклабился начальник ВДП, – на него похоже. Мимо плохо лежащего он никогда не проходил. Греб под себя все со страшной силой и без всякого зазрения совести…

– Тебе, Николаевич, – иронично хмыкнул Малахов, – лучше знать. А Министром обороны Пашка стал за личную преданность будущему Президенту во время Августовского Путча в 91-ом году…

Не ведали они, что Грачев не выполнил отданный ему приказ, а сам вскоре появился возле Бориса Николаевича. Сделал для себя нелегкий выбор и, как оказалось, не прогадал. Из командира дивизии махнул в Министры. Поставил все в рулетку на одного человека и выиграл.

Одних у них за невыполнение приказа судят, других – в Министры. Одних за нарушение всех законов и совершенный ими государственный переворот судят и вешают, а иных – в Президенты… По воле рока…

– Вот и у нас. Кто и о чем думал, когда шабаш творился. Если они у нас, – Кондрашов посмотрел наверх, – вообще о чем-то думают, кроме того, как разворовать все, что у нас есть. Знаешь, у меня создается ощущение, что скоро наступит конец света, что мир наш сошел с ума. Всяк, у кого есть возможность, старается урвать. Как еврей, если и не сможет съесть яблоки, то все их надкусает, чтобы другим не достались. Пир во время чумы, и только. Скоро конец света наступит…

Разгоряченный Кондрашов поднялся, прошелся по кабинету, сам своим мыслям усмехнулся, нагнулся, и в его руках оказалась бутылка водки и два стаканчика. Молча разлил. Поднял свой гранчак. Показал глазами Малахову на его стакан.

– Ты говоришь про парашюты. Да, мы их каждый год списываем. Были у меня в «НЗ» новые. Но их у меня забирали, а обратно вместо них возвращали мне списанные. Вот и получалось, что новые уходили, а старые оставались. И никуда не сунешься. Нигде ответа не получишь. Каждый сидит на своем месте, гребет под себя. Зам по тылу, к примеру, все горючее держит на одном складе, чтобы всегда было под контролем. Чтобы никто, кроме него, воровать не мог. Заливают в бак по двадцать литров, а записывают в путевой лист по пятьдесят, а то и по сто литров. И попробуй вякнуть… А вся техника в парках стоит с сухими баками… Стоит и по тревоге никуда не выйдет. И по тревоге, и так не выйдет. Помнишь, как в Союзе возвращались с учений, с любого выезда, прежде всего, заправлялись под завязку? Боевая готовность стояла на первом месте. А наша армия нужна только для того, чтобы «эти», пользуясь своим служебным положением, могли беззастенчиво на ней наживаться. На стрельбище уже был?

– Как же, не раз уже…

– Аккурат перед самым развалом Союза учебный корпус отгрохали всем на загляденье. Командующий округом совещание проводил со всеми командирами частей. Специализированные классы оборудовали. По стрелковой подготовке, по тактической. БМД одна стояла в разрезе.

Помня, что в 88-ом тут, на территории Одесского военного округа, проводились последние крупномасштабные учения, на которых сам Горбачев присутствовал, Малахов озадаченно качнул головой:

– Не видел я в поле ничего похожее. В смысле корпуса…

– Стояло до поры и до времени. Сначала сняли полы и потолки. Потом не стало окон. Следом исчезла крыша. Стены по кирпичику, один к одному, разобрали. Аккуратно разобрали. Был бы кто-то чужой, то торопился бы, действовал с оглядкой. А тут нет. Значит, команда с самого верху пошла. Так вот оно где, оказывается, сидит «враг народа», – Кондрашов усмехнулся. – Осталось только вычислить его, супостата.

Недолго думая, Жека нацелился своим указательным пальцем:

– За полигон зам командира дивизии Дубовой отвечает?

– Он самый. Вкупе со всеми остальными и с нашим Ильиным. А ты глянь на нашего командира дивизии генерала Бабича. С ним постоянно два мордоворота, на лицах которых написано, что они спустились с Кавказских гор. Чем он занимается? Вечно он в разъездах. К нему не подступишься. Окружил себя непроходимой стеной. Сами творят по кругу одни безобразия, а берутся судить других. Создали ГКЧП. Так называемая гарнизонная комиссия по расследованию чрезвычайных происшествий. Устроили свое судилище. Рассуждают о нравственности, нормах морали и права. Сами сплошь и рядом воруют, сами развели коррупцию, протекционизм. Ханжи и лицемеры…

– Ты, Роман Николаевич… – Малахов задумчиво водил пальцем по краю гранчака, – а ты не боишься, что я тебя этого и того…

– Ты? – глядя на него, начальник ВДП грустно усмехнулся. – Ты… нет, – он покачал головой. – Ты на этакую подлянку не способен.

Качая в пальцах опорожненный стакан, Малахов прищурился:

– Откуда такая уверенность?

– Ты, Палыч, за все это время комбригу еще ни одной докладной записки ни про кого не настрочил. Ни на одном совещании ни одного командира, ни одного начальника службы не поднял и не подставил перед комбригом. Хотя запросто мог бы сделать. Мог?

– Мог, конечно, – Малахов пожал плечами. – Но зачем?

Не стал Жека особо распространяться о том, что у него свои методы работы, нравятся они кому-то или нет.

– Вот-вот, мог. И не один раз. Стараешься все сам всегда и везде во всем разобраться и добиться исполнения. Жалеешь ты их. Но не все у нас правильно понимают. Многие люди принимают за твою слабость. Привыкли, что их вкладывают и без этого не могут работать. Хорошего обращения к себе они не понимают. А Ильин напрямую обо всем в дивизию стучит. Открытым кодом на всех замов, на комбрига строчит…

– Зачем? – удивленно моргнул неприятно пораженный Малахов. – Вроде бы, ему как ни к чему. А как же честь бригады? Или ему на нее наплевать? У него, у Ильина, совсем другие идеалы?