Ольга Примаченко - С тобой я дома

…И пока «быстро растут чужие дети», ты все никак не решаешься на своих; сужаешь круг людей, которым доверяешь; больше зарабатываешь, легче тратишь. Перестаешь думать за других, перестаешь придумывать им чувства. Хотят – пусть приходят в твою жизнь, хотят – пусть уходят. Главное, чтобы не стояли в дверях и не блокировали трафик.

Как писала питерская поэтесса Ксения Желудова, «все самое важное начинает происходить, когда тебе становится радостно просыпаться каждый день в самой себе. Когда ты вдруг знаешь, куда девать руки во время разговора и даже во время неловкого молчания; когда умеешь подбирать себе одежду, духи, настроение, а из широкого круга общения проявляются заветные „свои“, люди одной с тобой крови и кости, кому не стыдно и не страшно говорить „люблю“, „скучаю“, „мне плохо“ и, что, пожалуй, чуть ли не самое ценное, „мне хорошо“; когда тебе вдруг начинают идти теплые шерстяные кофты, крупные украшения, лаконичные вещи, простые и понятные без слов отношения – то есть все то, что раньше казалось чужим, нездешним, надуманным, чересчур картинным. Налаживаются отношения со временем: ты больше никуда не спешишь, но стараешься не медлить. Постепенно исчезает резкость и угловатость движений, и время словно течет сквозь тебя, сливаясь с ритмом твоего сердца…»

…Много лет назад я фотографировала одного молодого человека: экономист, сфера интересов – финансы. На тот момент искал дорогу в жизни, был с головой в работе и учебе, четко ориентирован на карьеру. После мытарств с работой в столице бросил все и уехал искать счастья в Москву.

Несколько лет спустя был проездом в Минске, мы встретились, обменялись визитками. Оказалось, что он занимает отличную позицию в одной из крупнейших международных компаний, успешен, реализован, по достоинству оценен.

Мы пили кофе, я смотрела на этого молодого мужчину, видела, как большой город оставил на нем следы, понимала, что сама вся в таких же, и ловила себя на мысли, что в этом – одна из богатейших радостей жизни: сидеть вот так вот и взахлеб говорить о том, кем мы стали, от имени тех, кем мы были, с ориентацией на то, чему еще только предстоит случиться.

Впрочем, здесь вовсе не про работу речь – здесь про счастье, не сразу и не с кондачка, но через череду уроков и достигнутых вершин; про расстановку приоритетов, к которой мы пришли каждый своей дорогой. И в этом – тоже величайший подарок времени: осознание ценности пути, равной накопленному душой опыту.

И тогда однажды ночью, когда внутри внеплановые хиросимы, нисходит такое спокойствие, что любое «а вдруг» перестает существовать. И это не тоскливая обреченность, не «дешевое отчаянье ночной темноты», а неизвестно откуда взявшееся «так надо».

И поэтому когда станет уж совсем край, ты знаешь: ты справишься.

Твоя глина уже побывала в печке.

Однажды я два года была одна. В сознательном возрасте это немало. А для девушки старше двадцати пяти – так и вовсе «неприлично». Все, кто переживал разрыв длительных (в моем случае восемь лет) отношений, меня поймут: это как разом лишиться половины себя. Иногда – лучшей.

Потому что ты уже просто не помнишь, что такое быть одной. И что в тебе действительно твое, а не «совместно нажитое имущество». Вот эти слова, жесты, мимика, интонации – это твое или от мужчины? А может быть, оно вообще «общее», и при расставании его лучше оставить где-нибудь в пыльном углу в старой квартире, чтобы не напоминало и не мучило?

Первые дни после расставания тебя накрывает полноводной рекой Амазонкой, топит в соленом отчаянье, тащит мордой лица по дну. И за одну-две ночи ты проходишь все ее крутые пороги, в основном болевые, чтобы нащупать пальцами дно своего одиночества и оттолкнуться.

Слова перестают трогать.

Люди перестают трогать.

Казавшееся раньше таким большим и важным становится с ноготок.

Когда я осталась одна, мне пришлось заново учиться ходить – например, в кафе, где на одиночек рассчитаны разве что барные стойки. Я уже молчу о каких-то светских мероприятиях: быть на них без спутника – дурной тон. Но все это ерунда по сравнению с унижением вновь оказаться вхожей в число тех, кого активно вытаскивают из-за стола ловить букет невесты на свадьбе. Одно дело – не знать, что такое его словить. Другое – однажды его уже бросать самой.

В то же время, когда я осталась одна, мне пришлось научиться и куче других вещей – абсолютно восхитительных. Например, вспомнить, каково это – принадлежать только самой себе, ехать, куда и когда вздумается, как угодно поздно возвращаться домой, считать домом то место, где проснулась.

Не готовить, если нет желания. Снова начать покупать себе с каждой зарплаты платье. Ввязываться в авантюры, выходить из них невредимой. Не вредить другим. Вертеть головой по сторонам, замечать чужую красоту, не отворачиваться в приступе тоски от тех, кто влюблен и счастлив.

Заново открыть для себя ценность дружбы – той самой, когда кто-то мигает ради тебя «аварийкой» в ночи и помогает перевозить кошку, фикус, книги и коробки. (Иногда сама не подозреваешь, какой компактной может оказаться твоя жизнь.)

Я научилась полагаться только на себя, ни от кого ничего не ждать, ничего не принимать как должное. Возможно, я не очень хорошо себе представляла, чего хочу, но зато постепенно все лучше и четче осознавала, чего мне точно не нужно. И в отношениях в том числе. Меня не пугала перспектива остаться в старых девах – для меня куда страшнее было не суметь заработать достаточно, чтобы обеспечить себе удовольствие никогда ничего ни у кого не просить. За те два года, что я была одна, я продвинулась в карьере больше, чем в предыдущие пять лет, и в раз шесть увеличила свою рыночную стоимость как профессионала.

Пожалуй, это было время здоровой злости на другого и здоровой мести себе – за нерешительность и глупый страх «А что люди скажут?». Потому что люди не сказали ничего, а некоторые – даже не заметили.

…Когда я была одна, я ела пиццу в полупустых кафе, куда шла через укутанные туманом кварталы старых двухэтажек. Много работала. Не видела границ между днями. Моей самой большой сексуальной фантазией был отпуск. Выходя вечером из офиса, я делала глубокий вдох и ловила себя на мысли, что ничего не помню. Периодически – как меня зовут и кто я, но в основном – о том, что было до этой минуты. Внутри день за днем шла невидимая глазу работа, и «Никогда не смогу принять» превратилось в решительное «Я справилась», а «Я умру без тебя» – в «Не поверишь – я буду жить».

Жалею ли я хоть о чем-нибудь из того времени? Нет. Потому что понимаю, что ничего подобного, возможно, уже никогда не повторится. Но если бы этого не было, я бы никогда не научилась чувствовать одиночество других, понимать его, уважать, быть способной аккуратно разделить и уйти, не сильно наследив в прихожей и выключив за собой свет, чтобы не мешать тому, кто остался.