Анна Евсеева - Шум города. Мини-роман

Даже об этом она говорит монотонно, без выражения, и эта странная её особенность совершенно сбивает с толку. Через мою мастерскую проходят десятки людей, кого здесь только не было за долгие годы – тайные любовники и любовницы, «звезды» и члены кабинета министров, официальные жёны, мужья и дети, короли, принцессы, бизнесмены – и все они, как один, по неизвестным причинам всегда торопятся раскрыть мне как можно больше разных тайн.

Стоит мне взяться за кисти и краски, как они на дикой скорости начинают выбалтывать такие детали, что хочется заткнуть уши и зажмуриться, потому что порой, наслушавшись, я начинаю беспокоиться о собственной безопасности. Если бы я был подонком, то продал бы всю эту информацию за безумные деньги. Но я не сволочь, о чём бесконечно сожалею, поэтому никто и никогда – во всяком случае от меня – не узнает, зачем любовник принцессы Штефани поставил шапито на берегу Цюрихского озера.

Мой добрый друг, мой старый сумасшедший попугай Илидор, он старше меня наверно на девяносто девять лет – его макушка совсем облысела, и теперь он похож на монаха-капуцина – Илидор целыми днями сидит в своей клетке и панически боится выходить наружу. Бедный Илидор, он наслушался таких безумных россказней разных важных персон, что теперь страдает агорафобией. Он сидит молча, нахохлившись, и лишь когда за гостем захлопывается дверь, высказывает своё мнение:

– Кретины! Кретины! Не боятся Судного дня! – и мне остаётся с ним только согласиться.

Последнее время Илидор совсем постарел и слегка тронулся: теперь он периодически затевает странную игру – повисает на жёрдочке вниз головой, держась одной лапкой, а второй расчёсывает свою макушку капуцина. Он чешется так часами, а когда ему надоедает, выпускает жёрдочку из лапы. Он падает, с громким стуком ударясь головой об пол клетки, потом встает и отряхивается:

– Что вы делаете, уроды!

Ещё одна живая душа, посвящённая в государственные и дворцовые тайны, которые превращаются в светскую болтовню в стенах моей мастерской – это Николас. И своим благополучием я обязан Николасу, ведь это ему пришла в голову идея: к живописному портрету прилагать портрет астрологический. Николас не только безукоризненно знает тайны небесной геометрии, но и наделён фантастической интуицией, и это позволяет нам вместе зарабатывать неплохие деньги. Не то, чтобы мы имели с ним банковский счёт, подобно мадам Бетанкур, заполонившей мировые прилавки дешёвой косметикой, но и наших заработков вполне хватает на жизнь. Николас не стар, ему чуть за сорок, хотя любовь к жареным на сливочном масле пампушкам сделала его грузным, и – как ни странно – это пошло на пользу нашему делу, я заметил, что клиенты охотнее верят крупным людям.

Очевидно, они думают, что настоящая правда выступает исключительно в тяжёлом весе. Когда Николас, шумно отдуваясь в густые усы после крутой лестницы, которая ведёт к моей мастерской, валится в кресло, вытирает платком взмокший лоб и, почти не глядя на очередную посетительницу, тихим голосом произносит:

– Ну что ж, мадам, вчера был не ваш день… Надо было хотя бы одним глазком заглянуть в гороскоп прежде, чем идти на такой опрометчивый шаг… – он поднимает взгляд на клиентку, которая во все глаза смотрит на него и уже дрожит от предвкушения единственно верного совета.

О его способностях среди парижской элиты ходят легенды, слава его распространилась за пределами Франции, и благодаря этому мы имеем немало клиентов. Часть из них использует возможность познакомиться с Николасом, заказывая у меня свой портрет. Но Николас – честный компаньон, он всегда говорит, что астрологический портрет прилагается исключительно к портрету живописному. Так Николас зарабатывает свой авторитет, и, кроме авторитета, зарабатывает деньги на то, чтобы переехать в Базель, где живут его жена и двое сыновей. К своей семье он относится с поразительной нежностью, и это делает ему честь.

У меня нет семьи и, похоже, не будет. Я – признаюсь – не умею хранить верность, часто увлекаюсь и очень быстро теряю интерес. Я где-то слышал, что непостоянство – признак таланта. И могу с этим только согласиться. В любви я люблю саму любовь – умопомрачительное чувство легкого волнения, которое приятно теребит нервную систему. Я назвал бы это ощущение состоянием «первизны». Видимо поэтому я почти всегда чувствую влюблённость в свои модели, и это помогает мне изображать их во сто крат одухотвореннее, чем они есть на самом деле. Но эта влюблённость моментально проходит, как только я заканчиваю портрет. И многих это оставляет в полнейшем недоумении. Некоторые даже делают попытки продолжить со мной задушевные разговоры, но я перестаю понимать, о чём и как с ними разговаривать. А ещё чаще – прекращаю подходить к телефону. Ведь мои модели не должны вызывать у меня никаких желаний и никаких чувств, кроме единственного – перенести неповторимый образ на холст, затем получить слова благодарности и конверт с деньгами.

В Нелли чувствуется какая-то странная жестокость, и это проскальзывает во всём – не только когда она о чём-то рассказывает, но и когда молча скользит взглядом по моим картинам, безучастно, просто так – и я абсолютно убеждён, что она ничего не понимает в живописи.

– Мне так странно, – её монотонный голос снова звучит в моей мастерской. Притих Илидор, но я точно знаю, что он прислушивается. – Это совершенно непостижимо, что человек может полностью сгореть, и останется какая-то чёрная неузнаваемая мумия, сухая и бессловесная. Возьми её в руки, и она рассыплется…

Меня передергивает, и я уверен – передёргивает и старого Илидора, я слышу шорох его крыльев из клетки. Нелли тоже слышит.

– Кто у тебя там?

– Попугай.

– А почему под тряпкой?

– Он боится открытого пространства.

Нелли несколько секунд смотрит на чёрную тряпку.

– А давай его выпустим?

– Зачем? – ужасаюсь я её детской глупости и представляя панику несчастного Илидора, если он окажется вне клетки.

– Посмотрим, что будет, – безучастно отвечает она и тут же забывает, о чём говорила.

Мне ненавистна даже сама мысль о жестокости, меня передергивает от любого натурализма. Наверное поэтому в моей мастерской нет телевизора, я не покупаю газет. О том, что происходит в мире, я узнаю от своих клиентов, потому что, на самом деле, этот мир происходит в моей мастерской. Именно здесь совершаются государственные перевороты, падает и взлетает курс евро, разоряются крупные компании, здесь намечаются маршруты ядерных ракет, а это значит – именно в моей мастерской решается судьба земного шара. Я сотни раз объяснял Нелли, что не нуждаюсь в лишней информации, тем более что в телевизоре она недостоверна, так как я – возможно, единственный человек на свете – который узнает правду из первых рук, сразу, как только она появляется на свет, ещё не в деформированном виде. Но Нелли кажется, что отсутствие телевизора – это брешь, которую она постоянно старается заполнить, рассказывая мне жуткие истории. Страшно смотреть, как её нежный рот с полнейшим безразличием изрыгает чернуху. Мне в такие моменты вспоминается прекрасная царевна, изо рта которой выпрыгивали лягушки.