Илья Алексеев - Антихрист

– Кого поцелую, то и брать, – повернувшись, сказал толпе. Шагнув в дом, уверенной поступью подошел к Христу, который вышел из-за стола, все внимательно следили за секундой немой сценой, что разыгралась между нами.

– Прости меня, – извинился я перед ним, и Он поцеловал меня в щеку.

Тогда, как саранча, толпа влетела в комнату, и, схватив меня под локти, поволокла к выходу. Я не сопротивлялся, а лишь глядел на улыбающегося Христа, которому, как мне казалось, спас жизнь, не предав его, и сам улыбался глупой и счастливой улыбкой. Моя вера в правильность моих действий была непоколебима… О дальнейшей судьбе Его ничего не знаю, но, говорят, что Его все же распяли.

По иронии судьбы я оказался в той же темнице, что и много лет назад. Теперь мне была известна дальнейшая судьба в отличие от прошлого раза: распнут на кресте и забудут про меня. Они возжелали распять Христа, однако на их пути встал я, а они даже не заметили этого. Вдруг вся сложившаяся ситуация мне показалась чертовски смешной, пока в моей больной голове, как опухоль, не воспалилась мысль: «Я есть Сын Божий». Теперь ясно почему они не заметили подмены, потому что просто-напросто ее не было. Не в мои руки выдались тогда 30 сребрянников, и не я вел ту толпу в покои. Ученики те предали меня. Все стало ясным, как день, и, конечно, казалось более всего здравым.

Как сейчас помню последнюю ночь перед распятием. Я не спал, сидел и думал: «Если есть я Сын Божий, так почему не спасет меня от гибели верной Отец?». Чем ближе становилось к утру, тем чаще мой истеричный смех колебал стены.

На утро дверь с ужасающим скрипом отворилась, и меня ослепило светом. Опять схватили за подмышки, вынесли во двор, кинули на землю. Солнце только поднялось: вокруг слышались душераздирающие крики и удары молотков. Надо мной кружились, как коршуны, охранники-надзиратели с плетьми. Я с улыбкой наблюдал за всеми. Вскоре принесли и мой громоздкий крест: из него торчало множество заноз, которые при первом же прикосновении с моим телом вонзились в него, вызвав небольшое неудобство. Дальше начали гвоздями забивать мои руки, но я не чувствовал боли, лишь с интересом наблюдал за напряженными лицами своих палачей. Мне хотелось знать о чем же они думают в такие моменты, или их головы не наполнены жаждой мысли, потому что когда понимаешь, что обрекаешь человека на смерть, не хочется думать о нем, предполагать о некой его любящей семье или друзьях, которых он никогда не увидит. Ведь от таких мыслей тошнит, а палач должен быть хладнокровен. Как я наслышан, палачи долго не живут, не потому что у них возникают проблемы со здоровьем, хотя и не без этого, но в редких случаях, чаще же они вешаются и травятся алкоголем, так как их мучает совесть, после такого вряд ли можно спать спокойно, ибо, как утверждают сами вершители правосудия, усопшие души казненные ими, приходят к ним во сне, терзая их. Не мудрено после таких сновидений с ума сойти на первом повороте. Получается так: убиваешь людей, медленно убивая себя; сам на себе заканчиваешь пищевую цепочку, которую начал.

Глядя на них я думал: «Разве счастливый человек будет убивать других? а себя?». Ответ тогда пришел незамедлительно: «Нет». Мне стало жалко моих палачей, и счастливая улыбка сменилась грустью и печалью. Меня вместе с остальными осужденными подняли, вогнав в одну цепочку, вывели на сонные улицы, где собрались много зевак, и пнули, чтобы мы шли. Крест на спине казался, как никогда, тяжелым. Каждый шаг знаменовался дрожью в коленках и слабостью в ногах. На середине пути стало невыносимо. Я прислонился к стене дома, из которого выбежал хозяин и писклявым голосом наорал на меня. Оказалось, я своей кровью замарал его магазинчик. В ответ он услышал проклятие из моих уст: «Чтобы тебе так вечность ходить». Меня вновь пнули, и я побрел дальше, изнывая от жары. Как стадо нас вели до самого места казни – до пустыря на окраине города. Вокруг только пески пустыни и вшивые кустарники. На меня надели терновый венок, прижав его мечом, чтобы сильнее впился мне в голову. Кажется я даже почувствовал как один из шипов вонзился так глубоко, что коснулся кости черепа. Нестерпимая и ужасная боль во всем теле, как расплата за содеянное, за предательство, которое так и не успел довести до конца, раскаялся, принял все страдания на себя. Вдалеке слышатся удары и все тот же душераздирающий крик. Странно, но как быстро на моем лице стерлась улыбка и пришло осознание того ужаса, что меня ожидает. Хотелось кричать, но кто услышит? Хотелось плакать, но кто поймет, утешит? Организм оказался вдруг слабее, чем мне хотелось, и я не смог с гвоздями выдрать руки, оставшись висеть в ожидании своей неминуемой участи. Вскоре страшные большие палки дошли до меня, диаметром не меньше моего запястья уж точно. Ко мне подошел огромный человек, состоявший, как казалось, только из мышц; страшный человек, ростом таким, каким не встречал не до, не после. В его крепких руках была палка, которую он держал, стиснув зубы, чтобы кости сломать уж наверняка с первого раза. Первый взмах раздробил полностью стопы. Я лишь поднял взгляд вверх, где летали стервятники, ожидая нашего мяса, и стиснул зубы. С каждым ударом мое тело превращалось в фарш под кожей, но снаружи из меня получилась неплохая отбивная. Переломав все косточки и прибив ноги, они пошли дальше. Время вдруг стало вязким. Мне казалось иногда, что не меньше вечности продолжаются мои страдания, но, к моему счастью, солнце наконец-то стало опускаться за горизонт, а значит закончились мучения тех, кто еще раньше не умер на кресте. Жирный ублюдок, сам не верящий в то, что говорит, не верующий в своего Бога, пиявка на теле общества, пожирающий землю и золото, прикрывающий свое огромное пузо черной эфодой, не доходившей даже до колен, идет между трупами и мучениками, освящая их на смерть. За ним идет воин, что ломал кости утром, а теперь он благородный палач, подносящий к моим губам смоченную губку, как последнюю милость от своего государя. Противное зрелище. После столь глупой церемонии пика вонзается в мою грудь.

Следующее мое воспоминание, словно дежавю: я иду по жаркой пустыне, передо мной лишь солнечное море из миллиардов песчинок. Иду туда, где у меня украли мечту о спокойствии и бескрайнем зеленом поле. Не могу сказать кто снял мое кровавое тело с креста, куда утащил, где бросил и зачем ему было нужно, как не могу сказать каким образом смог уйти из города, оставшись незамеченным, однако мне было абсолютно ясно одно: теперь меня с моей мечтой никто не сможет разлучить.

Через пару дней прибыл в тот самый город, из которого меня пару лет тому назад варварски вырвали, разрушив созданную мной идиллию уединения. Свой дом я нашел быстро, он пустовал, как и большинство. В моей памяти еще жил тот оживленный городок, каким я видел его в последний день мирной жизни, но теперь трудно было найти хоть одного человека, а тех, кого мне удавалось встретить, убегали и прятались в домах. Овец во всем городе нашлось всего две. Мне удалось уговорить владельца продать мне их вместе с небольшим загоном. Тем более сам хозяин был уже стар и немощен: ноги его с трудом ходили, глаза с каждым днем становились лишь хуже, вскоре он даже имя свое стал забывать. Родных у него не было, поэтому заботится о нем оказалось некому, и я благородно предложил свою помощь. Поначалу я сам приходил к нему, а через пару месяцев уговорил его переехать ко мне жить. Мы любили с ним много и подолгу говорить, когда солнце садилось за горизонт, тем более поговорить было о чем. В таких беседах старик рассказывал, что у него было три сына, которых растерзали на арене, и дочь, ушедшая в страхе быть схваченной за свою любовь к Христу. Его жена умерла в тот же год, когда сыновей схватили, а сам он, как и я сейчас, тогда стал браться за несколько работ, потому что нигде не платили достойно. Тем более из многих мест его попросту гнали, ибо никому не нужен был полумертвый старик. Вам интересно на какие шиши я купил их? Трудно ответить откуда, но у меня за поясом нашлось пару монет. Кто их туда положил? Этот вопрос мне до сих пор мучает главу.