Илья Алексеев - Антихрист

Я спал, а точнее сказать, что лежал в полудреме, стараясь уловить хоть какие-то звуки, однако так их и не улавливая. Спать в таких условиях было невозможно, поэтому меня удивляло то, как же лихо меня сморило в первую ночь. Дверь глухо скрипнула, послышались приближающиеся шаги, меня пнули в живот, чтобы проверить не сдох ли я еще, попробовав открыть глаза, ослепил яркий свет, потом схватили за локти и куда-то поволокли. Очухаться дали только, когда опустили мое немощное тело на холодный мраморный пол. Однако тут же приподняли на колени, за волосы опрокинули голову назад и окатили холодной водой. Я с трудом открыл глаза и увидел перед собой сидящего на троне мужичка с седыми волосами и уставшими щенячьими глазами. Понимание, что передо мной сидит очень богатый человек и убранства вокруг достойны его, пришло ко мне сразу, но все равно я оставался в замешательстве.

– Как звать тебя? – надменно поинтересовался старик, которого, как узнал позже, звали Понтий Пилат.

Я не знал, что ответить, поэтому назвал первое имя пришедшее мне на ум:

– Иуда.

– Знаешь ли ты, Иуда, отступника от церкви Иисуса?

– Встречал было его в своих странствиях по пустыне.

– С добром отнесся он к тебе?

– Направил в город, когда я заблудился.

– Хорошо, – Понтий Пилат задумался.

– Что же ты желаешь от меня, простого пастуха, о великий?

– Дабы ты стал на службе у меня. Пошел за Христом и каждое его слово записывал, а потом мне доносил.

– Лучше казнить меня велите, нежели доброго человека на смерть обрекать, о великий.

– Хитер ты, черт, заплачу тебе 30 сребряников, а коль все по совести выполнишь, то не будешь знать бедности, не надо будет тебе более овец пасти. Да ты с ответом не торопись, времени подумать много у тебя в темнице будет, – он щелкнул пальцами и меня поволокли.

– Согласен, согласен, – истерично заорал я, не желая возвращаться обратно в заточение. – Только скажи, где найти его?

– Так то лучше. Вымойте бедолагу, накормите вдоволь, дайте одежду новую, уложите в кровать, а по утру укажите ему, куда идти, – таков был его наказ слугам, который они беспрекословно выполнили.

Впервые я был сыт, свеж и опрятен. Мне постелили мягкую огромную кровать, которая, наверное, только у одного Понтия разве и была. Комната была под стать дворцу, отделана желтым и белым золотом. В углах на колонах стояли странные фигуры с человеческими телами, но с головами коровы, козы, быка и оленя. Конечно, тогда я не знал этих животных, ибо не видел их никогда, поэтому с огромным интересом стал рассматривать фигурки.

День подходил к концу. Пора было ложиться спать, но мне не хотелось, ведь завтра наступит новый день, который унесет в даль теплую кровать и сытный кров. Однако стоило лечь на перину, как сон утопил меня в себе.

С первыми лучами солнца мое сонное тело подняли и, указав сторону, в которую нужно идти, пнули под зад, и я пошел, даже окончательно еще не проснувшись. Жаркое солнце пустыни быстро разбудило меня. В горле опять почувствовался скрежет сухости. Тело вновь загорелось огнем. Однако мои муки продолжались не долго. К концу дня, когда солнце уже наполовину потухло, я, наконец-то, добрался до города.

Зайдя за его границы-врата увидел все разнообразие отходов, растекавшихся по самым затаенным уголкам отвратного мне города. Не знаю почему, но именно сейчас я почувствовал отвращение до тошноты к расстилавшемуся передо мной дерьму, хотя и самый священный город вряд ли мог похвастаться своей чистотой в ту пору. Мне не хотелось вступать на грязные улицы города, однако пришлось. Совершенно оставалось не ясным, где искать всеми облюбованного Христа, да и зачем в сущности он мне был нужен, также было неясным, но человеку без цели и морали, каковым являюсь я, идея сгубить чью-то жизнь, особенно столь огромной шишки, которая одним своим существом смогла изорвать всю черную душу извращенного великомученика, каким явно считал себя Понтий Пилат, ласкала меня, однако, как и любой дурак, восседающий на троне, он горько ошибался. Мои шаги в новом городе были коротки и нерешительны, да и решатся на что-то было уже поздно, ведь все было решено за меня. Сколько интересно таких в мире, которые и были рады изменить свою жизнь, но за них уже все решили?

Все дома и базар казались чуждыми. Нараставшее во мне нестерпимое чувство полного одиночества комком подбиралось к горлу и хотелось уйти прочь. Через несколько метров я полностью остановился. Стало ясно, что мне уготовано место в этой паутине, в которой мне хотят внушить паучью натуру, хотя и лучше меня знают, что я муха. Теперь уже нет возможности сбежать: с одной стороны смерть от руки деспота – паук, а с другой – бегство из родных просторов – не более чем беготня по паутине. Я прекрасно все понимал и лишь не понимал, как попал в сей смертный плен? Однако мнимая смерть могла легко сменится настоящей, а к такому повороту событий я не был готов. Хотя раньше и желал умереть, но только не теперь. У меня появилась мечта; наверное, единственный стимул человека жить. Ведь без большой и светлой мечты он превратится обратное в животное, хотя, наверняка, в самых дальних уголках своего сознания и зверь мечтает о чем-то.

Все же я решился и обошел весь город и в полной тьме уже вернулся на то место, с которого начал. Солнце уже не красовалось на небе, его сменило звездное поле. По коже ударил холод. Я не знал куда мне идти, да и идти было некуда. В отчаянии плюхнулся на попу и стал глядеть в небо, мечтая о том, как опять буду пасти овец на зеленом лугу. От этих мыслей стало тепло. Тогда я лег на спину и, продолжая мечтать, скоро уснул. Утром меня разбудили первые солнечные лучи. Все косточки выли – впервые столь странное чувство овладело моим телом. Даже тот самый холодный пол в тюремной камере не возлагал на меня столько мучений. Поднявшись и оглядевшись понял, что со вчерашнего дня ничего не поменялось – все тот же вонючий город вокруг. Идти сейчас искать моего святошу было безусловно логичнее, но все равно слишком глупо, поэтому я не торопился.

Солнце уже высоко поднялось, а мой зад с паршивой земли так и не поднялся. Стало припекать. Но даже жажда не заставила меня встать. Лишь когда моя жертва сама появилась во вратах города, я поднялся. Он был точно таким же, каким я его встретил тогда в пустыне, только вот оброс бородой, но оттого стал еще прекраснее. Маленькие глазки-пуговички с какой-то нечеловеческой любовью посмотрели на меня, улыбка расплылась по лицу, оголив добрую улыбку. Он прошел мимо меня, словно не узнав, однако сколько добра я увидел в его глазах. Быстро вскочив, подбежал к Нему, ухватился за локоток и почти молитвой произнес:

– Ты ль моя услада, Божий Дар, Сын Бога Вездесущего, что о царстве Его глаголит, обещая мир и любовь всякому нуждающемуся?