Илья Алексеев - Антихрист

На следующий день, украв несколько буханок хлеба и наполнив кувшин водой, направился напрямую в пустыню. Припасов, которые были со мной, хватило лишь на три дня, однако после этого я себя хорошо чувствовал и не испытывал голода еще пять дней. На девятый день своего хождения по жаркой пустыне во мне проснулась жажда, да такая сильная, что готов был жрать песок, дабы выжить, но это было уже лишним, потому что наткнулся на какой-то торговый путь. Трудно ответить как далеко тогда ушел от родного города и куда шли верблюды, однако мое желание жить было сильнее, хотя еще три дня я не решался на никакие действия, пропуская караван за караваном, а солнце с каждым днем припекало все сильнее, и кожа, казалось, временами даже вспыхивала огоньком. Через четыре дня я словно с цепи сорвался: мои вены наполнила жгучая кровь, глаза налились нечеловеческой злостью. С самого утра в тот день выжидал очередной караван и, когда первый верблюд из каравана поравнялся со мною, то, как лев кинулся на свою жертву, выпрыгнув на них из-за холма. Почувствовав прежнюю силу в руках, разорвал бедолаг голыми руками и добрался до желанной воды, которой было полно в их кувшинах. Ее здесь было много, поэтому, скинув все шелка, золото и серебро с одного из верблюдов, я нагрузил его кувшинами с водой и увел за собой. Позже узнал, что в то время у всех в городе началась паника. Все священники визжали, как свиньи, о приходе зверя, о котором они предрекали. Но вспомните себя, кто меня казнил, пытал и избавился под покровом ночи от младенца, не дав имени ему и выбор: жить или умереть, заставив выживать?

Все торговые пути через пустыню тут же оказались под запретом. Всех, кто попадал под подозрение, а таковыми оказывались все неугодные власти, которых оказалось большинство, сжигались, вешались на кресты, скармливались львам. Хорошо, что вся лихорадка продлилась недолго и вскоре вновь настал штиль с привкусом крови. Мои запасы воды к тому времени были почти полны, я старался их расходовать умеренно, давая часть верблюду, когда долго не было кактусов и других кустарников. Вскоре, потеряв счет дней, мое странствие приобрело безумный характер. Я стал много смеяться и часто бросать песок вверх, смотря как ямка быстро заполнялась и от прежних ран пустыни не оставалось и следа, как и у меня. На какой-то незначительный срок мне стало казаться, что я был рожден пустыней, но очень скоро такая шальная мысль испарилась на все испепеляющем солнце, подобно воде в моих кувшинах. Началась очередная жажда. Бедное животное – дитя пустынь, также стало мучиться. Я понял, что у него, как и у меня, кончились водные запасы, верблюд повалился без сил. В его взгляде читалось: «Иди дальше без меня. Оставь.» Ему было очень грустно осознавать свою судьбу: быть съеденным падальщиками, перед тем долго загнивая на солнце. Я упал на колени и расплакался, гладя на мягкую шевелюру и преклонив свой лоб к его, чтобы не видел моих слез. Мне стало жалко верблюда, но было ясно, что мой верный друг и спутник не жилец более, а оставить бедное животное умирать, ощущая пылкие взгляды сверху, я не мог. Пока моя рука гладила его пушистое пузико, он приподняв голову смотрел на меня и иногда пробовал со мной говорить на своем языке. Когда перестал его гладить, верблюд все понял, опустил голову и закрыл глаза. Размахнувшись рукой, я быстро вошел в его тельце и остановил сердце. Справа подул сильный ветер, глянув в ту сторону, увидел, что надвигается песчаная буря. Чтобы не мешать его покою отошел на пару шагов от своего друга, и через несколько минут нас накрыла груда песка.

Не помню, когда так сладко высыпался. Выбравшись из тонного давления, я побрел по вечной пустыне. Осознание того, что теперь потерялся окончательно закрепилось в моем сознании. Сначала оно вызвало ужас, но потом я с ним смирился. Мое безумие – вот единственный друг и советчик, который у меня остался. С его легкой руки мною грабились караваны, убивались люди и животные. Так продолжалось, как я потом узнал, долгих пятнадцать лет, пока не встретил того самого Иисуса Христа. В тот день моя тень вместе со мной хаотично скиталась по пустыне, тихо смеясь, с единственным кувшином воды и буханкой черствого хлеба. Он стоял на коленях, расправив руки в стороны и обратив свое лицо к солнцу, торс оголен, лицо небритое, услышав мои шаги, незнакомец обернулся ко мне. На всю жизнь запомнились его чистые, добрые и глубокие глаза. Чистейший взгляд Христа пронзил насквозь. Меня затрясло, ноги подкосились и уронили мое тело на колени, глаза сами стали плакать, Он улыбнулся своей во истину детской улыбкой и, отвернувшись вновь на Солнце, закрыл глаза.

– Кто ты, милый человек? – шепотом, чтобы не нарушить его покоя, обратился я к нему.

– Сын Божий, – спокойно и ласково ответил мне.

– Сын Божий, – повторил за ним. – А что же тогда в пустыне забыл? Здесь место гнилое.

– Святой Дух возвал.

– Искуси хлеба, а то голоден небось, – протянул ему буханку хлеба.

– Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих.

– Как дивы в городе, хороши?

– Врать не стану. Все они сестры мне, а значит уже прекрасны.

– Не пойму тебя. Бросься вниз и снова с отцом своим станешь вновь на одной ступени. Зачем тебе жизнь собачья?

– Не искушай Бога твоего.

– Сын ты Божий, но народ гневлив и не способен принять тебя, – стал с жаром говорить ему. – Он есть стадо и ему пастуха надо, а ты им свободу несешь, в которой тонут они сами того не замечая, но знаю я как власть тебе дать над ними. Передо мною прогнуться. Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана одному Богу, а ты есть сын его.

– Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи.

Тогда я встал, оставив ему и хлеб, и воду, а сам побрел в беспамятстве. Когда очнулся, то был уже в родном городе.

Первое чувство, которое ощутил оказавшись в родных краях, как у всех, была ностальгия. А следующие ощущения у каждого свои. У меня таким чувством оказался – дискомфорт. Все, что и связывало теперь с этим местом так это желание мести палачу, лицо которого запомнилось навсегда. Однако первым делом я принялся разыскивать ту, чью любовь когда-то безнадежно пробовал купить, но все мои поиски оказались тщетны. Узнавать у кого-нибудь о ее судьбе было бы глупо, потому что вряд ли есть люди, которых интересует судьба самой обычной проститутки. Может ее и вовсе нет в живых, ведь столько лет прошло, а люди долго не живут. Поэтому мною было решено выполнить свой долг и, убив своего палача, ринуться прочь из города. Его оказалось найти легче, чем мне думалось. Каждый знал, где он живет.

Я пришел к нему домой под покровом ночи. Он жил один: без детей и жены, что придавало еще больше уверенности в моем деле. Я зажег свечу, стоявшую на столе. Ее свет осветил седую главу палача. Подойдя к нему, ударил его по щеке. Мой палач быстро подскочил и ошеломленный сел на кровати. Та же огромная шея, только в складках лет, черты лица больше не были искажены в ярости, голова покрылась снегом, без своих одеяний он оказался дряхлым стариком. Свое тело я мягко опустил на стул перед ним. Через пару секунд он увидал меня и обомлел от ужаса, ведь перед ним сидел покойник. В его глазах легко читалось, что он понимает свою участь и еще лучше моего знает почему именно такая. Мой палач, осознавая всю свою беспомощность перед смертью, стал рыдать, стараясь кивать головой, чтобы помиловали. Но меня не вразумили невнятные мольбы и, вытащив из-за пояса кинжал, подошел к нему и на груди латиницей написал: «Я есть твой Бог», а жирная точка была поставлена лезвием в сердце. На этом мое пребывание в городе кончилось. В ту же ночь я направился прочь в неизвестном направлении по торговым путям.