Эля Джикирба - Лиловый рай. Роман

Правда, желанию одеваться и ухаживать мешала одна проблема, не связанная с изменением внутреннего состояния Джанни. Ему нужны были деньги, которых не было. Дон Паоло отличался невероятной жадностью и выдавал сыну маленькие суммы лишь на самые необходимые расходы, тогда как Стиву он платил хорошо, поскольку ценил мозги своего любимца с той самой минуты, как разобрался в их возможностях.

Противоречие не то чтобы обижало Джанни, но и не способствовало улучшению его отношений с отцом. Но Стив и здесь оказался на высоте. На внеочередной аудиенции у сидевшего часами в одиночестве в своём кабинете дона Паоло он попросил позволения решить вопрос с Джанни. Дон Паоло заявил в ответ, что ему всё равно, куда Стив тратит свои деньги, и если ему хочется делать глупости – пусть делает, но в рамках выделяемой ему суммы, так как дон Паоло не собирается увеличивать её ни на цент. Стив поблагодарил дона Паоло за разрешение, и, так как от природы он был добрым и даже щедрым парнем, с той поры у Джанни проблем с деньгами не стало.

И не временно не стало, а навсегда.

Случается же такое. Чего только не случается в жизни, да.

Живи красиво, Джан. Назло папаше, да.

I

Тересита никогда и нигде не видела такого красивого ребёнка – ни в жизни, ни по телевизору, ни в журналах. В его красоте не было броскости и сочных мазков, к которым она привыкла по жизни, напротив, она шла изнутри и была настолько совершенной, что напоминала Тересите фарфоровую статуэтку в отцовском доме – единственную их по-настоящему ценную вещь.

Даже ступни у маленького гринго были изящными. Без настораживающей и неестественной для мальчиков девчачьей красоты, но и без малейшего намёка на мужицкую грубость. С тонкой, но сильной пяткой и будто нарисованными пальцами.

«Не стопа, а божий подарок», – подумала она, отчего-то удивляясь.

А ещё Тереситу поразила огромная жалость к нему, которая мгновенно и неумолимо перешла в такую же огромную любовь, и ей даже показалось, что она всегда знала этого ребёнка, а может, и сама его родила, просто почему-то забыла об этом.

Будто отключилась на годы, а потом внезапно включилась вновь.

Чтобы скрыть от окружающих, да и от самой себя бурю разыгравшихся в ней чувств, Тересита преувеличенно громко отдавала приказания и собственноручно драила под горячей водой тощее голое тельце. Когда намыленная ею губка добралась до его рук, Майкл неожиданно протянул ей свою бутылку с водой и кивнул, как бы давая понять, что доверяет этой крупной опрятной женщине поставить его главную драгоценность туда, куда она посчитает нужным.

Лицо Тереситы засветилось от счастья, и, ловко отставив в сторону бутылку, она бросилась драить дальше тощее тельце найдёныша.

Правда, грозно зыркнуть на возившуюся рядом Гуаделупе тоже не забыла.

«Глаза да глаз за этой змеёй нужен, – подумала она. – Да кого ещё Инесита могла в дом привести? Змея змею издали чует».

II

Одежду для Мигелито, как на испанский лад перекрестила Тересита Майкла, нашли на удивление легко. Тониньо, младший сын поварихи Сэльмы, был примерно с него ростом, хотя гораздо более плотного телосложения, и Тересита быстро сообразила, что делать.

– Давай, подружка, жми напропалую, а я завтра куплю малышу в городе всё что нужно! – распорядилась она, и Сэльма послушно засеменила за вещами и обувью в пристройку для слуг.

Майка и штаны Майклу оказались малы в росте, а обувь, наоборот, велика. Но выхода не было, и Тересите пришлось довольствоваться тем, что нашлось.

Вскоре он предстал перед женщинами чисто вымытый и одетый в короткие тёмные штаны и выцветшую от времени и частых и жестоких стирок майку. На худых ногах болтались явно большие, то ли мальчиковые, то ли девчоночьи сандалии из дешёвой резины, успевшие подсохнуть тёмные кудрявые волосы засияли выгоревшими на солнце и от этого приобретшими все цвета золота прядями, лицо светилось загорелой, но явно очень белой от природы кожей.

Не обращая внимания на встретившее его восхищение, Майкл деловито вскрыл бутылку и жадно отпил изрядную порцию успевшей согреться воды, затем тщательно завинтил крышку и с ожиданием на лице взглянул на Тереситу.

«И что теперь?» – будто спрашивал он.

Тересита и Сэльма не обратили внимания на посланный им знак, а продолжали любоваться найдёнышем.

Худоба не могла скрыть природной гибкости идеального по пропорциям тела, длинные ноги были безупречны по форме, а измождённое и усталое, со стёртыми от тяжёлой бродяжьей жизни чертами лицо дышало умиротворённостью и почти отрешённым спокойствием, свойственным скорее скульптурам, нежели живым людям, хотя, стоило Майклу улыбнуться или нахмуриться, впечатление скульптурной отрешённости тут же исчезало.

Исчезло, видимо, и на этот раз, потому что Тересита очнулась и со словами: «Ну всё, хватит, пошли со мной, Мигелито, надо поесть!» – направилась к выходу.

Майкл не совсем понял её, но интонация, с которой эта высокая красивая женщина произнесла фразу по-испански, была яснее слов.

Он протянул ей руку, и через выкрашенный потемневшей от времени белой краской коридор они прошли на кухню, где уже ожидал накрытый стол.

III

Майкл пощипал хлеба, вновь выпил изрядное количество воды, быстро вытер руки салфеткой и, встав из-за стола, немного небрежно, но не из-за отсутствия воспитания, а явно по привычке кивнул в знак благодарности.

– И это всё? Э-э нет, малыш, так не пойдёт, надо поесть как следует, и ты это сделаешь, клянусь Пресвятой Девой! – изумлённо выдохнула Тересита.

Поняв, что придётся подчиниться, Майкл вернулся на место, взял столовую ложку и под грозным взглядом Тереситы начал есть, но уже после трёх ложек густого жирного супа почувствовал сильную тошноту и, еле успев отбросить ложку, выскочил из-за стола и выбежал во двор.

Его рвало без перерыва и неудержимо, как рвёт при сильных интоксикациях, которые останавливают обычно срочными капельницами. Давно был исторгнут в мучительных судорогах злосчастный суп, на смену ему пришла желчь со слизью и кровью, а конца приступу всё не было, и Майкла рвало и рвало, будто он решил дойти в этой уродливой игре со смертью до конца.

Опустив руки вдоль крупного тела, впавшая в ступор Тересита молча смотрела на корчившегося в судорогах найдёныша. Столпившиеся вокруг работники тоже молчали, и вскоре на довольно обширном заднем дворе повисла тишина, чью объёмную тяжесть лишь подчёркивали далёкий собачий лай и квохтанье сновавших в поисках травы и камешков кур.

Наконец рвота прекратилась. Шатаясь от слабости, Майкл выпрямился и направился к установленному неподалёку уличному крану, но открыть его не смог и просто присел рядом на корточки, всем своим видом предлагая окружающим самим сделать выбор в пользу тех или иных действий.