Валерий Маргулис - Куранты про комедианта и колдунью

Екатерина – Актёр.

Сумароков – Скоморох, Екатерина Алексевна, что бы вам понятнее было, – шут. Паяц! Лет сто назад их по царским указам поганой метлой из любого приличного места взашей гнали, на кол сажали, яко богохульников… А сегодня, пожалуйста, сама императрица в гости просит пожаловать. Мало что ли у нас охочих комедиантов в Петербурге да в Москве? Сколько я их перевидел… Простолюдины. Всё, что это скоморошье племя может, так это над попом да над благородными чувствами дворянина насмехаться. Ваше высочество, будьте заступницей, отговорите государыню звать шутов-скоморохов.

Екатерина – Да что вы этих мужиков так близко к сердцу берёте? Вы же знаете её страсть к русским сказкам? Старые, знать, наскучили… Посмотрит, ублажит себя раз-другой, и делу конец. Вам с чего бы полошиться?

Сумароков – С чего полошиться? Не хочу видеть своё детище испоганенным мужиками-невеждами!

Екатерина – Ничегошеньки не понимаю…

Сумароков – Экзекутор сенатский чем, вы думаете, меня обрадовать хотел? Сочинение моё, говорит, моего «Хорева» в Ярославле де видел. Сладно, мол.

Екатерина – Так и славно, коли сладно, чего ж вам ещё?

Сумароков – Да разве же он может понимать, что ладно, что неладно? Дворянин-то он скороспелый, из тех же мужиков. Какой с него спрос? Да вы только вообразите, как же могут мужики-скоморохи играть мою трагедию? Читали они когда-нибудь великих теоретиков сцены – Риккобони! Ремо? Буалло? А ведь это столпы искусства! Без них шагу ступить на сцене, слово произнести нельзя, не осквернив высокого Парнаса! Я писал не на мужицкий манер. Да, что с того? Ведь мало кто поймёт, глядя на неучей, что моей вины тут нет. Боюсь, боюсь позора незаслуженного, Ваше Высочество… И что за радость-то меня на смех выставлять, когда в городе французский балет, итальянская опера, драма из Германии?

Екатерина – Так государыне бы всё это и сказали…

Сумароков – Помилуйте, Екатерина Алексевна, ведь кому знать, как не вам её характер. Как разгадать, с какой ноги она нынче вставала?

Екатерина – А что как я того не разгадаю? Думаете, я горю желанием ей перечить? А коль не случай?

Сумароков – Знаю, знаю, голубушка, и вам не мёд. А всё, глядишь, сподручнее, чем с моим-то рылом.

Екатерина – Ой, не знаю… ( Размышляя .) Кадетам вы же доверяли свои пьесы. Они читали Буалло?

Сумароков – Разве можно равнять – вкус, воспитание кадета и пьяное купеческое сборище?

Екатерина – Послушайте, сударь, вы же служите адъютантом у графа Разумовского. Не проще было бы вам обратиться со столь изощрённой просьбой именно к нему? Не мне вам рассказывать, что у Алексей Григорьича куда больше бывает интимных минут с государыней.

Сумароков – Екатерина Алексевна, да ведь он… ну, вы же знаете сами… ещё вчера в холуях бегал… Тот же мужик. Может, его эта затея и есть? Богом молю, отговорите государыню скоморохов на посмешище всей России в столицу звать. Ведь не приведи Бог, кто из иноземцев напросится в смотрители… Бог вас отблагодарит, а я по гроб жизни рабом вашим быть готов.

И опять сюда устремляется Елизавета, тянущая за собой группку чуть поменьше: две-три разномастные фрейлины, портной и «манекенша» в платье, которое шьётся для государыни. «Манекенша» прикрыта плащом, чтобы новинку не узрели до срока.

Елисавета – Сюда. Я люблю этот уголок. Молодцы! Успели. А я затанцевалась и забыла. ( К Сумарокову и Екатерине. ) И вы здесь, голубчики… Ты, Катиш, останься. ( К Сумарокову. ) А ты мне не нужен.

Сумароков молча кланяется и отходит, не поворачиваясь спиной к Елизавете.

Елисавета – Порадуйте… покажите…

Портной помогает «манекенше» сбросить плащ.

Елизавета – ( Обходит вокруг своей очередной игрушки. Капризничает. ) А ну, подыми руку-то… Не будет ли мне резать как давеча?

Манекенша – ( Испуганно .) Нет, нет, Ваше Величество…

Портной – ( Разводит руки, как бы говоря: «Зачем волноваться?» ) Ваше Величество…

Елизавета – Молодец… молодец… мне нравится… А в поясе всё же чуть прибери, не бойсь. Боле прибавлять не буду. До воскресения успеешь? Смотри!

Портной – ( Смеет выказать обиду, мол, я же обещал. ) Ваше Величество…

Молоденькая фрейлина – ( Щебечет .) Ваше Величество, а во Франции декольте уже не в моде.

Елизавета – ( Встревоженно .) Это кто же тебе сказал, милочка?

Фрейлина – А помните, во французском балете у примадонны платье ведь без декольте было?

Екатерина – Княжна, детка. У этой примадонны платью просто не на чем было б держаться, сделай она декольте чуть побольше.

Дамы рассмеялись, поскольку шутка была принята государыней.

Екатерина – ( Ободрённая .) Кстати, Ваше Величество, о театре… Слышала я, скоморохов хотите звать?

Елисавета – Слышала? ( К портному и манекенше .) Ну, молодцы! Спать идите, ежель хотите. Рассвело уж… И мы сейчас… ( Екатерине .) Не скоморохи они, Катиш, в том-то и штука! А самые что ни на есть комедианты. Как в том же немецком, а только говорят они по-русски!

Екатерина – И надолго хотите, тётушка, их завести?

Елизавета – Ну, нет. Посмотрим раз-другой, да и ладно. Что ж нам свой театр российский заводить? Нет. Оно у нас не в природе. Эй, княжна, вон таракан бежит, убей-ка лучше, чем про декольте тебе болтать.

Екатерина – А не боитесь? ( Чуть тише. ) Что как иноземцы засмеют, коль что не по нраву придётся?

Елизавета – А я для смеху и хочу их звать. Что же тут плохого? Тут о другом помозговать… Эх, жаль Алексан Петрович ушёл, я с ним хотела… ( К фрейлинам .) Вы идите, идите в карету, мы сейчас с княжной чуть потолкуем. ( Зевает .) Спать, спать… вон уж солнцу сейчас… Может, оно хорошо, что мы с тобой… С мужиками, ведь келейно нельзя, с ними поговори – на завтра враз весь Двор шушукаться будет. Ведь как дело завернулось? Привёз, значит, из Ярославля сенатский экзекутор челобитную от тамошнего архимандрита с «помоями» на тех лицедеев.

Екатерина – Вы же сами сказывали…

Елизавета–. Сказывала. Не перебивай! Передаёт экзекутор письмо то охальное в Сенат, князю Трубецкому… А сам ему соловьём разливается про них же, тех же комедиантов… Ан чует моё сердце, что правда за осанной того экзекутора, а не за «охальной» долгогривых. Только в голос про то, попробуй, скажи моим верховодам – принепременно до воронов долгогривых дойдёт. Заклюют. А ругаться мне с этими святошами из-за безделиц неохота. Представляешь, пишет долгогривый: «Не о Боге действа ихни». А что же он хочет, лапоть тёмный, неучёный? Театр ведь ему не храм божий! ( Спохватилась. Крестится .) Господи, прости меня, грешную! Вот я и думаю, может, и вправду, как ты говоришь – отказаться-то от затеи своей? Как думаешь, Катиш?