Коллектив авторов - Два ангела на плечах. О прозе Петра Алешкина

Леонов признавался, что после знакомства с Алешкиным, у него началась другая жизнь. Раньше он общался лишь с домработницей да иногда с дочерьми, живущими отдельно. Теперь все ожило: приходили журналисты, Алешкин приводил молодых писателей – они были Леониду Максимовичу интересны.

Ему совсем недолго оставалось жить. Но свой роман увидеть успел. Это было для него огромной радостью – сорокалетний труд стал достоянием людей.

Алешкин вспоминает об их последней встрече в больнице:

«Он снова заговорил о том, как ему тяжко, как хочется умереть. Я пытался успокоить его, просил потерпеть, станет легче, смотрел на него с жалостью и нежностью. Уходя, поцеловал. Он долго держал мою руку в своей, не отпускал».

В писательской среде Алешкина называют тамбовским волком. Дескать, хватка, и все такое. Но я-то вижу, как иногда, обрадовавшись чему-то, он улыбнется, и эта его беззащитная искренность отражается светом в людях. В нем никогда не перестанет жить масловский мальчишка, удивляющийся этой огромной жизни.

По прозе Петра Алешкина можно изучать душу русского народа. Для самого писателя нет в ней неведомого, ведь это его душа. По Алешкину, любые внешние обстоятельства воспринимаются русским человеком прежде всего как поле для приложения сил. Нигде мужик не пропадет. Выживут из деревни – в город налегке уйдет. Закроют завод, вредное производство с его опасными и серыми буднями – сам себе подыщет применение, широко оглядевшись. Откроют кордоны – махнет в чужое государство. И еще как себя покажет. Один работяга в рассказе Алешкина за границей тореадором стал, любимцем публики.

Ничего, что в тюрьме побывал… Другой герой писателя, запросто дает объявление в газете «Из рук в руки»: «Предлагаю молодой девушке прокатиться на машине по США от океана до океана».

Первая заметная особенность прозы Петра Алешкина в полном отсутствии у его героев чувства оседлости – у выходцев из деревни, а то и жителей ее. Даже тот, кто вроде считается деревенским жителем, сегодня – в хате, завтра – где угодно.

И никого это не удивляет, прежде всего самих героев, все тех же крестьян, мужиков и женщин из народа. Они ведь такие и есть, носители национального характера. Они не изменяют своей внутренней сути, своей природе. При этом герои Алешкина не претерпевают вместе с переменой образа жизни тех социально-нравственных перемен, как, скажем, герои Шукшина, попадающие из деревенского в незнакомый, часто разрушительный для них мир. У Алешкина русский человек остается русским человеком, не испытывая душевного дискомфорта, а переживая душой исключительно личные обстоятельства.

Все у русского человека свершается играючись, без натуги и нытья. Сам же все видит и понимает. Пережив горбачевские «судороги», в августе девяносто первого «все три дня смеялся, наблюдая за государственной комедией, особенно развеселился, когда узнал, что председатель КГБ не сообразил, что надо бы пяток человек, включая Ельцина, посадить под домашний арест».

Другое дело, что с каждым рассказом, или шире развернутым повествованием, проза Петра Алешкина насыщается событийно. Его взгляд расширяется до охвата все больших проявлений русского бедового нрава и крутого деяния. Вонзается в современность истории, в судьбу людей державного выбора в своем романе «Откровение Егора Анохина»: эпической трагедии тамбовского крестьянства. Это не исторический роман. И не нетерпеливое «дай договорить», «всю правду сказать», характерное для «разоблачительной» литературы, черпающей былое из новооткрытых архивов. Это и не только обнародование семейно-политических трагедий.

У Алешкина повествование действительно эпическое – о вечном. Живое, горячащее кровь изумление перед небывалым, в народной жизни свершаемым, свежие раны, без всякой исторической прослойки, перспективы ударяющие вот сейчас в голову гнев, рвущая душу боль. Словно убрали крышку с задвинутого в угол истории чана, а там все непогибшее, кипучее, живущее.

«Угаров, удаляясь, летел в одиночку, крутил над головой свинцово поблескивающую шашку, быстро сближался с отрядом Антонова, подскочил, врезался – конница расступилась перед ним и тотчас сомкнулась, колыхнулась и успокоилась, проглотив командира дивизиона. Слышно было сквозь шум леса, как ветер трепал красный флаг антоновцев, хлопал им. Егор вздохнул, оглянулся на свой эскадрон, замерший в нерешительности, буркнул негромко:

– Ну что, пошли!»

Так и географически алешкинская проза – весь русский мир вширь и вглубь, в его естественных, в духовном опыте, пределах. Тот, что именуют «евразийским», у Алешкина скорее «центральноевразийским», пространством. Древние славянские земли, Сибирь. Неизбежно проступают азиатские республики, с выходом в Афганистан как эпизоды русской судьбы. Далее писатель включает Европу, Америку – везде бьется русский пульс, вдохновляется на действие русская душа. Всюду исключительно русский мир буйствует, робеет и свирепеет, ширится, врастает в среду, осваивает ее, ищет правды, любви, ищет себя.

Есть у писателя сюжет о рождении русского человека. В нем, как в капле природной воды, содержится вся историко-национальная информация: начала вечные, стихийные, гражданские, державные. В нем, трагедийном, торжествует жизнь:

«Андрей Исаевич выломал из плетня кол, подкрался вдоль стены избы к окну и хватил им по раме. Осколки стекла брызнули на стол, зазвенели по полу. Бригадир снова вскинул кол. Для Ивана Игнатьевича все встало на место… Спокойно поймал он на мушку лицо бригадира и нажал оба курка. Ствол резко подбросило вверх. Голова Андрея Исаевича откинулась назад. Он выпустил кол, взмахнул руками, схватился за лицо и упал навзничь. Иван Игнатьевич видел, как председатель сельсовета кинулся за сарай, а милиционер перемахнул через плетень и скрылся в лопухах. Фуражка его с красным околышем медленно катилась по пыльной дорожке к калитке, подпрыгивая на козырьке, как птица с перебитой ногой.

Иван Игнатьевич бросил ружье на стол на осколки стекла, выдвинул ящик стола, взял горсть патронов, высыпал их на стол, оставив в руке два, привычным движением переломил ружье, зажав приклад обрубком руки под мышкой, вставил патроны в стволы.

– Игнатьич, опомнись! Что ты наделал! – кричал из-за сарая председатель сельсовета…

…Подошел председатель сельсовета, бледный, с жалкой растерянной улыбкой,