Артур Доля - Ленинский проспект

– А говорят, в советское время бардака не было. – Закусываю соленым огурцом.

Через три дня открывшимся каналом воспользовался Боровский, человек, воспитавший не одно поколение телевизионщиков областного значения, имевший не одну возможность перебраться в Москву, но так и не рискнувший оставить провинцию. У него самый красивый памятник на обкомовской аллее.

– Нам с тобой таких памятников не видать!

– Помянем! – Пьем, не чокаясь.

– Самое смешное – я вижу, что они живые! И все у них хорошо!

Огурец болгарского производства хрустит на зубах.

Потом стали приходить все, кого он знал.

– Словно им здесь кинотеатр, – на меня посмотреть. Даже Колька, с четвертого подъезда, он в пятом классе утонул, лучше всех плавал и утонул; та еще оторва был – мне с ним дружить запрещали. Так ребенком и остался. Земля ему пухом! – Пьем, не чокаясь. – Представляешь, каково это: ни женщины не попробовать, ни водки… – занюхивает колбасой, – ни здесь, ни там.

– Ни славы.

– Ни славы… – Возвращает занюханный кружок обратно в тарелку. – Всей школой хоронили, с духовым оркестром, – девчонки плакали; классная руководительница, мегера, и та слезу проронила. Над краем могилы чего только не произносили: «Ушел от нас!..», «Покинул!..», «Навечно с нами!..» Все пацаны мечтали в этот миг оказаться на его месте. – Цепляет вилкой тот же самый кружок колбасы, внимательно рассматривает на свет, кладет на место. – Нет, посмертная слава была.

Наливает:

– Твое здоровье!

– Твое!

– Дзынь-нь!

Качнулась кухня в шесть квадратных метров и поплыла – не удержать, – этот третий! со своим: «Дзынь-нь!» Ухватившись за стол (вот он их видит, а я нет), – впервые озаботился невидимым.

– Вот, ты их видишь…

Какая-то невидимая сила в районе солнечного сплетения начала выдавливать из области живота соленые огурцы. Расталкивая предметы, натыкаясь на стены, страдая от морской болезни, я ринулся в гальюн.

– Чи-чи-чи… не разбуди жену!

Сорок два, возраст змеи, энергия на нуле, возникает идиотская мысль, что это задание давалось тебе под личную ответственность, а ты все просрал; пакет под грифом «Совершенно секретно» утерян, и ты понятия не имеешь, когда и где? По-хорошему, конечно, надо бы его подменить, накопленный опыт подскажет – как, но ты представить не можешь – чем? что в нем находилось? Ты заглядываешь в рюмку, в глаза жены, гладишь сына по голове и думаешь – где же я совершил ошибку? Сорок два – мертвый для мужчины возраст. Вот и приходят с другой стороны успокаивать: Все правильно, все по графику! А по графику, – электричка из Никополя отправляется за пять минут до прибытия запорожской. И ты кантуешься в зале ожидания: затекла спина, отсидел задницу на деревянной скамье, не приспособленной для длительного сидения, но и курить на перроне больше нет сил – тошнит. И ты, такой хрустальный, с надписью «Не кантовать!», с выцветшей надписью на застиранной футболке кантуешься в зале, ожидая электричку на Кривой Рог.

– Чи-чи-чи…

Угроза грядущего энергетического кризиса, поиск альтернативных видов энергии, вопросы коллективной энергетической безопасности, – подобными проблемами озабочиваются исключительно после сорока (карьеристы и зомби не в счет).

– 90 % населения! Не в счет?!

– Плевать.

Родитесь заживо, очнитесь от грез, восстаньте из мертвых, о вы, пьяницы, – вот к чему призывает дзен-буддизм.

Со слов Дайсэцу Тайтаро Судзуки,

ум. в 1966 году.

Чуть не забыл, – Судзуки говорит о самоопьянении.

И, в довершение, несколько слов о здоровье – после сорока этот тост обретает смысл.

Подмечено за мгновенье до болтанки.

Сердце, печень, почки, селезенка, поджелудочная железа, желудок, прямая кишка… как правило, что-то одно.

В расцвете сил…

Я завещаю это небо, и все, что под небом, и все, что над ним… главное – правильно составить завещание.

Нотариальная контора № … лицензия № …

Но если, даст Бог, проскочил? если, даст Бог, пережил? если завещание, вместе с другими документами: свидетельством о рождении, школьным аттестатом, военным билетом, счастливым трамвайным билетиком, страховым медицинским полисом, двумя использованными контрамарками в цирк и т. д. – покоится в нижнем ящике письменного стола, и ты время от времени выдвигаешь его; что тогда?

Сердце, печень, почки, селезенка, поджелудочная железа, желудок, прямая кишка – проблемы не исчезают (все тянут одеяло на себя), но ты, притерпевшись, начинаешь их понемногу решать. Что тогда?

Тогда, по расписанию, наступает духовная зрелость, следом за ней приходит мудрая старость – то есть тебе есть что сказать, но ты молчишь. Все слышат, как ты молчишь… кто-то слышит… хотя бы один… пускай этот один – ты.

– Ты слышишь?!

Маленький пункт – мудрая старость, точнее, ее полное поголовное отсутствие, отсутствие даже на уровне мифа, – смертный приговор для любого общества. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит:

Пук-пук…

Общество детей-убийц. – Прекрасный заголовок для первой полосы в « МК ». – Далее текст по любому, неважно какому, поводу: с презентации открытия новой картинной галереи; с Пушкинской площади – «Наши» против «Своих» в поддержку «Ваших»; из Белого зала мэрии – интервью с градоначальником столицы о проблемах большого бизнеса. Читатель реагирует на первую и последнюю строчку (читатель тот же чиновник. Чиновники тоже бывают разными). Последняя строчка: Дети убивают своих родителей, чтобы быть убитыми своими детьми.

Тираж растет как на дрожжах:

Пук-пук…

Психопаты, бьющие своих учеников палкою по голове, со всего маху:

Дитта-дхаммо патта-дхаммо видитто-дхаммо париегалха-дхаммо апарап-паччае саттху сасане, – учителя дзен-буддизма и те роднее.

Поди, выбей палкой «МК» из головы! Только набранный шрифт перемешаешь – куча мала из буковок: пыоачлаикьмры…

– О чем ты сейчас думаешь?

– Длвотсмщпааткгматылвр.

– Длвотсмщпааткгматылвр?

– Тунтпо!

На себя посмотри! Увидь себя во мне, восхитись мной! Сам ты…

– Тунтпо! Тунтпо! Тунтпо! – Сверху, снизу, сзади, спереди, сбоку. – Тунтпо! Тунтпо! Тунтпо! – И в ответ: – Тунтпо! Тунтпо! Тунтпо!

Общество детей-убийц.

В детском саду (не многое помню о том светлом времени) мне рассказали одну страшную вещь: если через тебя перешагнут, ты больше никогда не будешь расти. Все боялись остаться маленькими, и все хотели перешагнуть через другого. Я постоянно был начеку. После завтрака, если не было дождя или минус тридцати, нас выводили на улицу. В раздевалке у каждого ребенка имелся свой шкафчик. Чтобы мы не путались, на дверцы были наклеены цветные картинки (какой-нибудь фрукт или овощ), на моей красовалась морковка. Я долго не мог научиться завязывать шнурки. И вот сижу я, склонившись над ботинком, мучаюсь со шнурками, а в этот миг через меня перешагивают! Тут же бросаюсь в погоню (существует противоядие – человек, перешагнувший через тебя, должен перешагнуть еще раз, обратно, и тогда ты снова сможешь расти), настигаю врага, но не могу заставить (не помню ее имени) перешагнуть через меня обратно. Я пытался сделать это силой, но она была сильнее меня, пытался уговорить, но она была непреклонна, я плакал от бессилия – она смеялась над моими слезами. – Тунтпо! Тунтпо! Тунтпо!