Клим Полин - Королевы. Починяя снасти, сказывали о богах

Ажа долго сидит в кресле, подперев голову руками, упираясь локтями в колени. Она долго сидит так, размышляя. Наконец приходит утро. Тогда она выходит из оцепенения и вскакивает. Колени ее – два красных пятна – вспыхивают, словно зардевшись. Ей срочно нужно что-то решить. Ей нужно идти в Зал Совета. Туда, куда каждое утро уходит ее муж Ага и другие мужчины. Ей нужно быть там, она это понимает. Теперь в Майахрамо нет мужчин, которые могли бы за нее решить, что делать.

Ажа долго одевается. Три служанки помогают ей и ее дочери Мире. Мира, в отличие от матери, принимает первое же протянутое платье, быстро справляется со всеми застежками и убегает играть на веранду, куда уже пролилось утреннее солнце. Одна служанка уходит вслед за девочкой, чтобы проследить за ней, а также приготовить еду. Все девушки покорно молчат, но Ажа чувствует, что они очень неспокойны. От них прямо-таки веет беспокойством. Она не только видит это в их глазах, она чувствует это в их движениях и прикосновениях, когда они одевают ее. Девушки впервые видят такое, чтобы все мужчины покинули племя. Они еще слишком молоды, все, кроме Бары.

Ажа долго одевается, потому что ей не нравится все, что ей подают. Ей кажется, что сегодня ей все не идет, все не подходит, будто ей принесли чужие одежды. По лицу ее сейчас можно изучать недовольство королевы. Что за женщина жила здесь ранее? Эти все одежды никуда не годятся! Но нет, Ажа понимает, что никто здесь раньше нее не жил, и что все эти платья – ее и ничьи больше. Но вот она сейчас – совсем-совсем другая. И никто не замечает этого, кроме нее. Или замечает? Так или иначе, в доме все молчат. Даже кошка Пуйа.

Наконец-то Ажа выбирает одежду. Пусть она и не подходит ей сегодня, пусть ей будет некомфортно. В конце концов, она осознает, что дело не в одежде: что бы она сейчас не выбрала, все будет ей не к лицу, во всем ей будет сегодня неловко. Ажа решает смириться с этим и просто начать день.

Завтрак, как всегда, очень аскетичен. Аже не нравится еда, которая ей всегда обычно нравится. Даже не так. Она обычно просто не думает о еде. Она не из тех, кто испытывает наслаждение от еды. Так же, как и с вещами и украшениями, она просто ест, не думая о том, как это выглядит и как это пахнет. Но сейчас, она чувствует, что еда не вкусная. Каждый кусок дается ей с трудом, и она решает прекратить трапезу, не доев. Такое с ней происходит редко, и служанки это сразу замечают. Они ютятся рядом, как летний пух, прибиваемый ветром к стене дома, пытаясь понять, что не устроило королеву, и чего она, возможно, желает вкусить вместо своего обычного ежедневного завтрака. Ведь порой, знают они, даже королеве становится как-то не по себе, нехорошо. Может быть самочувствие ее требует сегодня иной пищи? Но нет, Ажа просто не хочет есть. И служанки покорно отступают. Они все еще пытаются понять, чего ждать от Ажи; девушки стараются уловить ее настроение. Самая опытная из них, шестидесятилетняя Бара, замечает, конечно же, что Ажа не спала этой ночью. Это видно по глазам королевы: они покраснели, а под ним явственней обычного очерчены серые круги. Мира уже давно поела и играет с куклой на полу. Ей четырнадцать, но она еще ребенок. Ажа не была такой в ее возрасте. Ажа была женщиной в ее возрасте. Она уже была королевой, когда ей исполнилось четырнадцать.

Ажа смотрит на дочь, трогая длинными стареющими пальцами чашки и тарелки, переставляя их то туда, то сюда. Она пытается представить себе, как все было бы, если бы мужчины не ушли из деревни. Мире очень подходил в мужья Гажа. Гажа, которому недавно исполнилось тридцать два года, вернулся из столицы в прошлом году. Он участвовал там в Играх и занял второе место, что порадовало вождя Агу и всю деревню, которая так редко могла похвалиться перед остальными чем-то, кроме рыбы и умения ее ловить. Мира видела Гажу несколько раз, и Аже кажется, что он ей нравился. Впрочем, Мира этого ни разу не сказала, потому что ее ни разу не спросили.

Ажа простирает длинные постаревшие руки к дочери и та, уронив куклу, с радостным смехом бросается в объятия к матери. Все-таки, даже она, ребенок, чувствовала, что с Ажей что-то не так. И Мире сейчас – ощущает всем телом королева – хорошо от того, что мать проявила свое обычное чувство по отношению к ней: ласку и нежность. Но служанок не проведешь. Они наоборот чувствуют с нарастающей амплитудой нервозность, в которую так неловко пытается вплестись утренний свет, пролитый на веранде.

Посуда и недоеденная еда исчезают со стола. Вместо них появляется широкий таз, в котором стоит плотная и приятная, прохладная вода, украшенная лепестками цветов. Королева моет руки своей дочери, умывает ее лицо. Потом умывается сама.

Пора, думает Ажа и встает. Стул скрипит, и Ажа это замечает. Обычно она не обращает внимание на такие вещи, как звуки мебели. Сейчас она с удивлением понимает, что эти звуки были вокруг нее всегда. Да, ведь они не появились из ниоткуда именно сегодня. А значит дело не в стуле и не в звуках. Дело, опять-таки, только в ней. Вспомнив об этом еще раз, она неловко и брезгливо поправляет на полноватом теле неудачно выбранную одежду и выходит из дома, сопровождаемая Барой.

Далеко идти не приходится, потому что Зал Совета находится в доме напротив. Он низок и построен в форме круга. Рядом с дверями уже толпится кучка женщин. Ажа останавливается на полпути. Женщины замечают приближение королевы и оборачиваются в ее сторону, покорно склонив головы. Все они, все эти жены своих мужей, пришли сюда этим утром, понимая, что должны прийти. Поскольку исход мужчин являлся настолько редким, вопиюще необычным случаем, никто и никогда не удосужился принять никакого решения касательно того, как управлять деревней, когда в ней нет ни одного мужчины. Это просто не сочли чем-то необходимым. Тем более удивительно, подумала Ажа, что все эти жены своих мужей пришли сегодня сюда в Зал Совета, туда, куда каждое утро приходят всегда их мужья. Они пришли сюда по наитию, интуитивно почувствовав, что должны быть здесь, должны занять места мужчин, или хотя бы услышать от королевы, что им делать и как теперь нужно жить.

Ажа преодолевает последние несколько шагов, плавно входит в расступившуюся толпу женщин и открывает двери Зала Совета. Это дается ей легко, хоть она и не прикасалась к ним никогда в своей жизни. Она почему-то не чувствует никакого сакрального трепета, не чувствует она также ни страха, ни волнения, а только жалость к себе и к этим несчастным, окружившим ее. Все эти цветы на твёрдых ножках, такие разные, но всегда такие уверенные и прямые, сейчас казались потерянными и даже слегка увядшими, склоненными к земле не столько в почтительном поклоне в сторону королевы, сколько от страха перед неизвестностью. И двери Зала Совета в этом смысле были не просто проходом в дом, где они должны были обсудить, что им делать, нет-нет: это был проход в новый мир, новую жизнь женщин, которых на неизвестное время лишили опоры. Кто знает, сколько это продлится? Может быть их отцы, мужья, братья и сыновья вернутся через неделю, – ровно семь дней занимает путь до столицы и обратно. А может быть, они вернутся через две недели? Через месяц? А вдруг их не будет дома еще дольше? Столкнувшись с тем, чего не бывало никогда, человек приписывает случившемуся преувеличенные характеристики. Так, увидев на глади озера невероятной силы всплеск, невиданный ранее, рыбак думает о том, что там не просто большая рыба, но, может быть, некое подводное чудище, которое при иных обстоятельствах не прочь утянуть рыбака на дно и полакомиться им. И, хотя этот рыбак понимает, что, скорее всего, там всего лишь рыба, пусть и большая, но правит лодкой уже менее уверенно.