Абросимов - Блог-Note. Спонтанные записи в отсутствие голых женщин

Внешне замерев, я отшатнулся внутренне. Просто мы с самого начала договорились, что спать друг с другом не будем.

«Ты с жизнью не спишь. Забыл, что ли?», – шепнул изнутри недопнутый бес.

Очень долго и болезненно я искал потом свой эквивалент услышанной теории, которая показалась мне безупречной сразу. Совершенной на каком-то личном и даже художественном уровне. Тем более, на уровне «техническом», избавляющем образованных людей от необходимости спорить.

Не уверен, что в итоге найденный образ хорош по форме… хотя бы по форме. Но дело вот в чём.

Окончание жизненного пути с семейным, социальным, любовным (особенно с ним!) не совпадает. Практически всегда. Не синхронизируется. Если привычная дорога исчерпала себя, попросту закончилась – рельсы обрываются, впереди бетонный блок, а за ним чужой лес, – понятно, что нужно выйти, сделать пересадку и двигаться дальше. «Жизнь – это движение»; не стоит пренебрегать этим банальным лозунгом. Проблема же в том, что ближний круг любого творческого индивида – это не столько «родные и близкие», сколько попутчики и споспешествующие. (Не желающие воспринимать такое положение вещей как данность, сходят, обычно, не в конце пути, а на ближайшем полустанке. Да и шут с ними). Стало быть, необходимость пересадки есть залог, прежде всего, одиночества. Пересаживаться с тобой не будут. У них своя дорога. Другая.

Сие не страшно. Хоть и трагично. Но и натурально! Как любая неизбежность. К этому просто, как к смерти, нужно быть готовым.

Многие ли из нас готовы? Никто, собственно. Оттого и начинаются все фейспалмы, камингауты и прочие, более русские слова.

Правда, тут, желательно, обойтись без осуждений. Ибо слишком часто то, что осуждаешь – твоё будущее.

Если жизнь не задалась настолько, что превратилась в пытку, нужно отдаться мучению в такой степени, чтобы смерть – наиболее живучий ужас для всех подлинно смертных – превратилась в райское избавление.

Так я думал раньше. Теперь – нет.

К вопросу, который, так сказать, никто не задавал. О навязчивой идее.

У нас на кухне стоит большой пятилитровый термос с функцией автоматического подогрева воды. Прежний был снабжён английскими надписями, что меня вполне устраивало. Нынешний уже полностью русифицирован. Кнопка подогрева имеет надпись «подогрев». Кнопка выдачи воды обозначена как «насос». И вот каждый раз – каждый буквально божий раз! – нажимая эту кнопку, я говорю как бы в пустоту, то есть ни к кому конкретно не обращаясь:

– Ёбаный насос…

И с ужасом понимаю, что так будет всегда. До скончания термосного века. Либо – моего собственного.

У Володеньки на кухне, как нечаянно выяснилось, такой же стоит. С Володенькой мы, познакомившись семи лет от роду, так до четырнадцати и не расставались. Он поведал мне о таинстве ебли, а я хуйнул его рогатиной по всей голове. Именно он дебютно напоил меня вусмерть пьяным, а я научил его зыркать глазами, чтобы девочки увлажняли трусы. У нас была Великая Дружба, при утрате не восстановимая принципиально. Но всё-таки мы встретились. Я… мелкосортный журналист. И он – человек, «решающий вопросы».

С первой же секунды контакт задался лёгким и откровенным.

– Как оно?

– Нормально, – ответил я аккуратным рукопожатием.

– А в личном плане?

– Там, в общем…

Я вдруг почувствовал, что он сможет понять меня без подготовки.

– Там придётся делать выбор.

– Ты мне одно скажи: убивать нужно?

Видно, что-то произошло с моим лицом.

– Не нужно, – заключил Володя. – Значит, слова человек понимает.

– Да не в человеке дело. Вернее, не в нём.

– Я понял.

Он сразу потерял интерес к теме.

– Девочек берём три?

– Да я, собственно…

– Или пару?!!

Мне пришлось ринуться в контратаку.

– Понимаешь, с девочками не получится как нужно. Другие взгляды, другая химия мозга. Мотивация, и прочее. Нам бы… себя вспомнить.

В следующие пять минут мы определили, что Крым – не наш. А дальше всё пошло как по маслу.

Он рассказал, как однажды выпил сухонького, а потом не мог разойтись на узкой лестнице со своим отражением в зеркальной стене.

У меня был аналогичный случай. В ресторанном туалете. Я очень стеснялся и долго ждал, пока ЭТОТ, наконец, выйдет. А изначально шагнул под вывеску со спокойным сердцем. Мне нравился её шрифтовой дизайн. До центра земли спускаться не потребовалось. Хозяин торжества встретил нас раньше. Обнимал как родных. Я радостно вздрагивал. Было чтение. Перерыв. И снова чтение. Подписание книг.

Когда прощались, автор приглашал в свой Город-На-Реке.

– Жилище готово всегда. Только позвони с дороги.

Палантиры очей его заставили меня потупиться.

– Холостяцкое… пауки… как полагается.

Нашей вегетативной шифровке умилялась вся Европа.

А под финал Володя поведал, как в пионерлагере они хотели снять с девочки трусы, но отвлеклись на другие игры, упустили момент. А я вот не упустил.

Нежный возраст. Годков девять, по-моему. Летние каникулы. Барышень две – я один (эх!).

Что делать? Делать-то нечего! Договорились показывать друг другу.

Как сейчас помню, им выпало солировать первыми. Визави коротко пошептались. Потом – оп! – быстренько заголилась одна. За ней – оп! – другая. Оба перформанса суммарно не заняли и секунды. Но мне хватило. Да и спешить было некуда. Поэтому я степенно повозился в штанишках и… д-о-с-т-а-л. Явил миру, так сказать, нажитое непосильным трудом.

Чтобы не упасть, девочки схватились друг за друга. Убеждён, с того момента дальнейшие судьбы их необратимо покоробило.

О, эти лица! Если б впоследствии хоть какая-нибудь из партнёрш так бы отнеслась. Но нет, нет… С тех пор «всё тянутся передо мной глухие, кривые, окольные тропы…».

Любое хорошее определение характерно тем, что из него, так сказать, слова не выкинешь. Другое дело, что отвлечённая дефиниция имеет меньшую ценность, если избегает личного применения к потребителю. Не касается его жизни, понятийного аппарата и чувственных рецепторов.

Процесс обоюдоостёр. «Не знаешь, о чём писать – пиши о себе». Есть и второй вариант, по сути имманентный первому: пиши о том, что лучше всего знаешь. Столь ловким ходом трудно пренебречь, поскольку он действенен по отношению к обеим сторонам автора. И плотской, и надмирной. Атеисты – люди, в которых пока что ещё не била молния – конечно, нам возразят. Но подлинно упёртых атеистов среди творцов исчезающе мало. У большинства неверие – скорее, причудливый сублимат эгоизма, лукавства и прочих уловок, идущих, прежде всего, от провоцирующей гордыни.

Итак.

Стартовый коктейль реального с ирреальным автору этих строк удалось отведать в нежнейшем детстве. Когда воспитующая babushka – женщина с образованием три дня – рассказывала очередную сказку собственного изготовления. Сама будучи жертвой, познавшей симбиоз «чего-то с чем-то» (в данном случае, города с деревней), она славилась топорностью мысли и быстрой утомляемостью. Неудивительно, что декламация по ходу повествования завершилась буквальным погружением в сон. Последние членораздельные слова, произнесённые воспитательницей, получились такими: