Константин Левтин - Комната с видом на волны

Затем начали работать рефлексы. Охотник сорвал со спины ружьё и, почти не целясь, выпалил в Бретта сразу из обоих стволов.

Бретт имел небольшую фору: он уже видел этого человека в окне, он знал, что скоро встретится с ним лицом к лицу, а выражение этого самого лица недвусмысленно подсказало Бретту, что действовать надо не раздумывая. Короткая фраза на листе бумаги «Гость, пожалуйста, будь осторожнее с хозяином» тоже не давала повода обольщаться.

В то же время бородатый пал жертвой собственных эмоций. Сначала он буквально замер, испытывая их, а потом ещё и потратил слишком много времени на выплёскивание последних на своё лицо в виде отвешенной челюсти, перекошенного рта и поразительно широко для человеческой особи раскрытых глаз.

Тем не менее его навыки в области стрельбы из огнестрельного оружия были великолепно отработаны, а рефлексы точны, как у боксёра-профессионала под лошадиной дозой кокаина. Бретт уже дёрнулся в сторону, и залп из левого ствола прошёл мимо. Но отстающий на сотые доли секунды выстрел из правого попал в цель. Краем глаза Бретт мог видеть овеянные густым дымом огненные вспышки, которые выглядели так, будто это палит из палубных пушек испанский фрегат семнадцатого века. В его голове пронеслась лишь одна мысль: «Хрена с два, а не охотничья выдержка». Затем пришла боль.

Как только смолкли грохот выстрела и шум упавшего мешком тела, охотник развернулся и бросился прочь от дома. Он даже не попытался зайти внутрь, чтобы посмотреть, что стало с человеком, в которого он только что попал зарядом дроби. Лицо его было всё так же сильно перекошено, но теперь все следы удивления ушли прочь, и страх безраздельно воцарился на всём пространстве от морщинистого лба до подбородка, покрытого густой бородой.

***

Майк шумно и неуклюже ввалился из зимней непогоды в привычное тепло своего дома. За ту минуту пока он протиснулся в дверной проём, развернулся на негнущихся ногах вокруг своей оси, шажочек за шажочком, и с хлопком закрыл входную дверь, ветер нагнал с улицы целую лужу, полную обрывков едва пожелтевших ивовых листьев и размокших кусков рекламных листовок.

Майк стоял одной ногой в луже, громко отдуваясь и смотря на мокрый клочок бумаги, зажатый в его руке. Записка была не просто сырой, а пропитанной водой насквозь, такой мягкой, что когда он пытался отклеить её от входной двери, бумага порвалась. Часть её, наиболее близкая к полоске липкой ленты, которой она была закреплена на двери, так и осталась висеть под струями дождя, а у Майка в руках остался лишь обрывок оповещения. Оповещение предупреждало его о необходимости «…ать с патио доставленную Вам посылку, которая нарушает эстетику Вашего коттеджа и мешает наслаждаться красотой центральной аллеи всем жителям нашего посёлка. Администрация жилого комплекса „Золотые Ивы“». Майк отжал двумя пальцами пластинки жалюзи, закрывавшей стекло входной двери, посмотрел на патио и в полголоса чертыхнулся. В дальнем конце стояла картонная коробка метром в высоту и ширину и парой метров в длину. Коробка была жалкой и унылой – она простояла под дождём уже часа четыре. Её сверхпрочный картон размяк и осел на контурах чего-то, что скрывалось внутри. А дождь продолжал методично колотить по ней со всей своей дождевой дури. Возле левого угла коробки собралась просто колоссальная лужа, высотой сантиметров в пять, которая уже не билась о край коробки, а с лёгкостью втекала в неё через щель в стыке картонных стенок и вытекала обратно, повинуясь переменчивому ветру, и, наверное, приливным фазам луны. Как и подобает водоёмам таких размеров.

Майк вздохнул, у него совершенно не было сил, чтобы предпринять что-либо для спасения посылки, в которой тонул его новый элеткроскутер. Он доплёлся до софы, походу голосом включая систему отопления на 76 градусов, повалился на подушки и сознательно, плотно закрыл глаза. Его губы едва заметно шевелились:

Майк почувствовал движение. Стремительный перенос в пространстве, от которого нехорошо сжимается желудок. Его тело онемело. Тревожная горячая волна прошла сквозь сердце и поднялась прямо к горлу. Он испытывал это чувство уже сотню раз, но на секунду снова поверил, что сейчас его вырвет. Но вместо того, чтобы выплеснуться наружу горячая волна разошлась по всему телу, наполняя теплом и жизнью онемевшие конечности.

Первые минут пять Майк по привычке провёл с закрытыми глазами. Солнечный свет пробивался сквозь веки ярким светло-голубым свечением. Казалось, стоит лишь открыть глаза и перед тобой окажется море.

Майк открыл глаза, и солнце, падающее сквозь стеклянную крышу пустого стадиона, привычно ослепило его. Стадион был пуст. Здесь никого не могло и не должно было быть. Ни сегодня, ни в любой другой день.

Он с грустью вспомнил о снах. О добрых, дарящих покой и о пустых, словно чёрный мешок на голову, снах. И о снах, которые нисколько не поддавались его контролю, которые хватали его за ноги и тянули гирей на дно, сквозь холод и непроглядную воду, не воду даже, а густой жидкий лёд. От таких снов он просыпался покрытый крупными каплями пота и пытался через боль шевелить то левой, то правой ногой. Боль говорила ему, что эти ноги всё ещё его, что он ещё чувствует их и может управлять ими. Ещё один день, сегодня, а может быть ещё и завтра, кто знает…

Но были и сны, такие яркие и такие живые. Те, в которых, он снова был молод, а может и не был собой вовсе. Он бежал куда-то вперёд и чувствовал лёгкость в каждой мышце, в каждом вдохе, в каждой своей ноге. Он мог бежать часами, без устали, без передышки, почти не касаясь земли.

После одного такого сна он проснулся с широкой и совершенно не проходящей улыбкой на лице. Тогда ему казалось, что произошло нечто важное: что-то сдвинулось с мёртвой, ржавой точки, что-то изменилось в нём. Он резко скинул ноги с кровати и встал в полный рост, победно улыбаясь, но уже в следующее мгновение жгучая боль электрическим столбом пронзила его от пяток до макушки, и он повалился вперёд, даже не успев выставить перед собой руки. Разбил лицо в кашу, сломал нос и выбил себе передние зубы. Ещё час он лежал в кровавой луже, дышал с бульканьем через полные густой тёплой жижи нос и рот и улыбался, улыбался отчаянно и живо, вспоминая ту лёгкость, которая коснулась его ног во сне. И лишь когда кровь начала густеть, когда он почувствовал холод, идущий от пола, сон окончательно покинул его, и он заплакал. От боли, а может быть от обмана. От собственной беспомощности. И от того, что сон закончился. Он не мог встать. Он лишь перевернулся на спину и вызвал хлопком ладоней голосовой набор. Следующие двадцать минут Майк потратил, пытаясь сквозь выбитые зубы, чудовищную боль и поминутно заполняющийся кровью рот, совладать с системой распознавания голоса и заставить её вызвать службу спасения.