Анна Вислоух - Жизнь переменчива. Рассказы

Когда неизвестные люди, толкаясь и матерясь в узеньком коридорчике, внесли и поставили на стол гроб, Наташа, вжавшись в угол комнаты, поняла: мама ушла. Ушла насовсем, не простившись, лишь проведя ладонью по её волосам, ласково взлохматив чёлку и произнеся: «Не дожила я…»

…Сердце тупо толкнулось в груди. И Наташа побрела по бесконечному, усталому коридору. Впереди – свет тусклой лампочки, направо дверь – впалой глазницей. Больничный запах, вязкий, белый, набивался в ноздри, застревал в лёгких. Наташа открыла дверь палаты и вдруг отчётливо увидела: над маминой койкой, тряся головой, склонилась Смерть и мотает, мотает клубок, и нить эта скользит одинокая, как дыханье короткого сна…

Но ведь мама ушла, не простившись. А если не прощаются, значит, хотят непременно вернуться. Вернуться, чтобы жить…

«Жить!» Просыпаясь вновь и вновь все эти годы от своего собственного крика, Наташа запрокидывала залитое слезами лицо и долго-долго, не мигая, смотрела в потолок, проходя взглядом каждую его трещинку. Слёзы высыхали, и рождалось какое-то трезвое, мудрое понимание: для неё наступило время, когда закончились прописи, чёткие линеечки, по которым можно было, не слишком задумываясь, старательно выводить крючочки и палочки, переплетающиеся в крепкий канатик.

За него она и держалась цепко всю свою сознательную жизнь. И вдруг прочная, казалось бы, нить оборвалась, выскользнула из рук, и перед ней новая, чистая, не разлинованная страница: хочешь вдоль пиши, хочешь – поперек. И листочки, на которых оставит свой автограф судьба, уже не переписать набело. И нет той резинки, что может стереть мучительные строки изломанных надежд, сомнительных полуправд, нелепостей и неудач.

Наташа именно тогда научилась смотреть на себя словно со стороны. И слушать изнутри. Иногда ничего не видела и не слышала… Как она в те страшные дни не пошла ко дну – щепка в водовороте, которую швыряет из стороны в сторону? Всплывала и вновь захлёбывалась в каком-то пофигистском угаре, шлялась по компаниям малознакомых людей. Даже роман закрутила с мужем подруги, так, от скуки. По инерции училась в институте, виртуозно списывая на экзаменах с толстенных учебников…

Отца ждала только с одним желанием: гордо выставить его за порог. Когда он позвонил, открыла дверь и… устало, сама не понимая, что делает, прислонилась к его плечу. Почувствовав, как затряслось, заклокотало что-то у него внутри, отшатнулась: «Ты… плачешь?»

Сгорбленный, постаревший, он достал неизменную пачечку денег, положил на тумбочку, пробормотал: «Ты взрослая…» и молча выскользнул за дверь. Наташа долго растерянно смотрела ему вслед и опомнилась только от соседкиного окрика: «Ну что дверь-то не закрываешь? Не май месяц, чай!» Больше отец не приходил. Никогда…

Наташа отошла от окна, постояла секунду в задумчивости, потом, будто решившись на что-то, выскочила в коридор, сдёрнула с вешалки куртку и, осторожно прикрыв дверь, выбежала на улицу. «Быстрее, быстрее», – подгоняла себя, ещё не до конца осознав, зачем ей это нужно. Тётка с малышом уже заворачивала за угол дома. Наташа подлетела к ним сзади, схватила малыша в охапку и помчалась к своему подъезду. Раздался жуткий визг, потом грузный топот: неповоротливая баба пыталась бежать за ними.

Да где там! Наташа юркнула в свой подъезд, буквально взлетела на второй этаж, захлопнула дверь и вжалась в неё, боясь даже дышать.

Сколько так простояла: пять, десять минут… Но лишь напряжённая, наливающаяся звоном тишина обволакивала её со всех сторон, как ёлочную игрушку вата. Ребёнок тоже был как-то странно тих и неподвижен.

Наташа осторожно разжала тонкие ручонки, обхватившие её за шею, поглядела мальчику в лицо. Спокойно и ровно посапывая, он спал, уснув, видимо, в ту же секунду, как только Наташа подняла его на руки.

Ей вдруг стало так страшно, что, задыхаясь от внезапно накатившегося ужаса, она медленно съехала по стене на пол и, привалившись головой к двери, застыла, судорожно прижимая к себе малыша. Какой-то липкий спрут вползал в душу, леденящими щупальцами опутывая сердце, и оно перестало биться. Наташа упёрлась рукой в пол, закричав про себя: «Ты что!», её тут же вырвало, и спрут отпустил свои лапы.

Кошмарная тошнота отступила, и внезапно до конца осознав, что, собственно, произошло, она, словно отряхивая с себя остатки страха, помотала головой, потом медленно-медленно поднялась с пола, оставив так и не проснувшегося малыша на коврике у двери, и побрела в ванную за тряпкой…

Едва приоткрыв глаза и вбирая в зрачки мутноватую белёсость утра, Наташа ощутила какую-то светлую радость, и вдруг ей захотелось её, эту радость, потрогать, прижаться к ней, не отпуская ни на миг.

Она повернула голову – там, в углу комнаты, на раскладушке, сидел малыш и, не дыша, разглядывал её.

– Ты кто? Ты моя мама? Ты нашлась, ведь правда? Я же знал – ты меня найдёшь! – наклонив головёнку, затараторил он.

– А я тут терпел-терпел и пошел туалет искать. Там какая-то бабушка мне свет включала и спрашивала, как зовут. И обещала омлет пожарить. Слышишь, пахнет как? Ты молчишь почему – немая, да?

Наташа, трясясь от смеха, скатилась со своего диванчика и подползла к мальчику. Ей почему-то захотелось стать такой же маленькой, а не нависать над малышом с высоты своего роста. Подчиняясь какой-то неведомой силе, она положила голову ему на колени и увидела снизу, как бьётся синенькая жилка на его прозрачном виске. Как птичье горлышко…

Юлька и сейчас уверена: кричали они вместе, не родившийся ещё её сынок и она. Ребёнок – оттого, что страшно и больно, она – оттого, что страшно и больно ему. А когда просто страх и боль умножились на страх и боль в квадрате, и Юлька поняла, что этого ужаса им все-таки не вынести, ребёнок вдруг, как пловец со стартовой тумбочки (почему-то ей так и представилось), оттолкнулся ножками и… вплыл в этот мир. Взял старт, словом. Одна, две, три минуты новой жизни, и они уже не были той вечностью, до которой их растягивает адская предродовая мука, они словно побежали вперегонки, лёгкие такие, невесомые и только в теле её отдавались уже затихающей болью. Вот и кончилось всё, слава Богу.

– Да нет, милая, всё только начинается, – Юлька тихонько провела рукой по странно плоскому животу.

– Смотрите, мамаша.

Фиолетовая тряпочка, повисшая в руке акушерки и издающая слабое попискивание (как, она же явственно слышала его зычный голос внутри себя!) – и это ее ребёнок?! Это кусочек её ткани, крови, сосудов, её жизни! Это её вселенная, её бессмертие, это… Но почему он молчит? Дышит ли, живет? Мысли путались, громоздились, сталкивались одна с другой, а Юлька лежала свои положенные два часа в родовой и отлично понимала, что эти часы – самые лёгкие и беззаботные из всей оставшейся ей жизни. Всё только начинается, милая! Вокруг суетились, измеряли ей давление, спрашивали телефон мужа, а они с сыночком лежали, как в нирване, уже разделённые природой, но ещё не разлученные людьми.