Ольга Мацкевич - Игры ветра. Рассказы, миниатюры

– Два года назад, когда она была уже в бреду и умирала, она все время шептала его имя, как заведенная… Ей казалось, что он вот-вот войдет в комнату, сядет на краешек ее постели и проведет рукой по волосам. Может быть, она думала, что он спасет ее и в этот раз… кто знает.

* * *

Человек лежит на своей верхней полке и от шатаний вагона бьется согнутыми коленками в стену. Он, наконец, один и может отпустить выражение лица, потому что ночь укрыла собой его пылающие щеки, и никто уже не сможет прочесть в темноте его взгляд. Теперь Человек может уснуть. Ему снится военный оркестр на берегу моря. Литавры звенят, пенные брызги разбиваются о прибрежные камни, гудят трубы, где-то в морских пучинах отзываются киты. Он стоит на берегу и ветер треплет полы его пальто.

– Марк! Марк! – она бежит к нему навстречу, и белый песок разъезжается под босыми ногами, скатывается с холма и несет ее, как пенная волна несла Афродиту на берег человеческий.

Что-то внутри сжимается, Человек улыбается и ничего не может произнести, кроме ее имени. В стеклах его очков отражается луч, и солнечные зайчики играют на ее лице. Она подошла так близко. Ему хочется обнять ее холодные тонкие плечи, что бы согреть, но он не двигается с места, с ним так всегда, даже во сне. Она проводит пальчиком по его губам и хмурится. Она смотрит ему в глаза с трогательной детской внимательностью. Рука Человека дрожит, когда он слышит, как она произносит «Я хочу, что бы соль на наших губах была лишь от морских волн».

* * *

Человек открывает глаза. Они на какой-то станции. Темно – должно быть часа два ночи. Изогнувшись, он видит на перроне толпу мужчин и женщин с темными лицами. В руках у них плюшевые игрушки. Они смотрят на выходящих из вагона людей с тревожащей что-то внутри надеждой.

– Купите слоненка…

– Купите медвежонка…

– А вот котик, беленький…

– Посмотрите, какой песик…

Старик, кажется, тоже сошел на этой станции. Его постель так и осталась лежать в пакете не распечатанной.

– Где ты?.. Где ты?.. – девушка хмурится во сне и шевелит губами, ресницы ее дрожат, а щеки блестят в лунном свете.

Она лежит прямо перед ним, на соседней полке, совсем маленькая еще девочка, с растрепанными по узкой подушке волосами. Сердце Человека стучит громко. Он перегибается через проход и мягко шепчет:

– Я здесь… рядом… совсем близко. Ты пока не знаешь моего имени, но уже чувствуешь, как я приближаюсь к тебе. Мой ночной поезд идет на твою станцию. Будет день, когда, открыв глаза, ты услышишь как он, грохоча и нетерпеливо пуская клубы дыма, перейдет мост через последнюю реку и войдет в тот лес, за которым стоит твой дом. Он остановится, когда наступит утро или утро наступит, когда он остановится, и я сойду на перрон. Ты будешь ждать меня, стоя в самом центре каменной плиты, будто только что прыгала в классики с детьми, которые теперь выглядывают из-за угла… Видишь? Это я. Ты ждала меня и вот я здесь.

Она улыбается и протягивает во сне руку к нему навстречу. Вместо того, что бы взять ее, Человек соскальзывает со своей полки и выходит на перрон. Он покупает маленького плюшевого котенка и кладет его рядом с ней. Девочка обнимает игрушку во сне.

* * *

Утро в вагоне суетливое и бледное. Глухо хлопает дверь тамбура, пахнет едой и улетающими в окно снами. Моряк Папайя ловко и деловито разделывает курицу, нарезает толстыми ломтями хлеб, рассказывая девушке, как однажды они с другом 4 дня шли в какой-то отдаленный порт в районе Байкала и в местном ресторане им подали только стакан чая и ломоть хлеба, потому что больше ничего не было. Он стучит вареным яйцом о свою голову и подает его девочке с широкой сияющей улыбкой. Девочка хихикает и бросает быстрый взгляд на возвращающегося из тамбура Человека. На ее коленях, свернувшись белым клубочком, лежит котенок.

* * *

На одной из последних станций в вагон входят двое. Ему – 86 лет, а ей – 82. Она выглядит усталой, истерзанной и взволнованной. Вязаный платок сбился, обнажая острые плечи. Он слеп – она ведет его под руку, аккуратно усаживая на скамью, у него сломано бедро и правая нога короче левой, отчего каждое, даже самое маленькое движение, причиняет смертельную боль – она подкладывает ему мягкую вышитую крестиком подушечку под поясницу и поддерживает его. Он стонет от боли. Она помогает ему уверенно и мягко.

Она говорит, что никогда не любила его, просто он всегда был красавец, спортсмен и летчик. Первые три месяца их знакомства она видела лишь его форму и даже не помнила имени. Она вышла за него замуж, потому что все говорили, что он был перспективным, и это действительно оказалось так. Вместе они прожили прекрасную жизнь.

Она улыбается и целует его в щеку. Он плачет и называет ее «мой ангел».

Мне было неловко в своем костюме зомби – обсыпанный землей пиджак жал в плечах и ощутимо стеснял движения, лохмотья истлевшей кожи и большая отвратительная трупная личинка на щеке, которой особенно гордилась Анечка, постоянно отклеивались, каждая клеточка кожи задыхалась под толстым слоем краски.

Но зато мы ничем не выделялись на фоне окружающих нас ведьм, вампиров, мертвецов и другой праздничной нечисти. Даже наоборот, все смотрели на нас с явным одобрением, как на своих.

– Нужно было одеться призраком, – в который раз заключила я.

– Ну и ходила бы как дура с огромной простыней на голове! – разозлилась Анечка. – Перестань ныть, ты выглядишь шикарно!

Ей легко говорить, на ней костюм мертвой невесты: белые кружева, изящные каблучки, настоящий театральный грим, а не какая-то мучная пудра с гуашью, внимательный жених в смокинге рядом, а у меня обсыпанный землей пиджак и гигантская уродливая личинка, закрывающая пол лица. Хотя, оно может и к лучшему…

В ожидании момента, когда откроются двери клуба, чтобы хоть как-то занять себя, я глазела на публику. Казалось, все эти люди целый год только и думали, что о костюмах на Хэллоуин: так шли они им, такими необычными и притягательными они в них выглядели. Вот вампир в чудесном двустороннем плаще, сверкая алой подкладкой, вышел из подворотни – худой, высокий, с впалыми глазами, – жутко красивый. Там под фонарем – веселая ватага чертиков со светящимися красными рожками на головах. В стороне нервно курит медсестра-убийца, а за ней – страшная маска смерти с тускло блестящими глазами. Зомби нигде не видно, зато есть еще несколько мертвых парочек. В прошлом году хитом были медсестры, в этом, очевидно – мертвые невесты. Все течет, все изменяется…

Я не сразу увидела, скорее, почувствовала их присутствие – в воздухе как будто стало более морозно, лунный свет показался острее, темнота гуще, тени длиннее. На них не было костюмов, но никто не смотрел, никто не удивлялся, казалось, никто вообще их не видел, только, может быть, я одна. Они были бледными и строгими, в простой темной одежде, молодой человек нес за плечами футляр с инструментом, девушка – маленькую сумку в руках. Они прошли совсем близко от меня, опустив глаза и держась за руки, и я поняла – призраки, настоящие призраки в костюмах людей. Мы рядились под них, а они – под нас, какая жуткая ирония!