Григорий Жадько - Провинциалка

– Как же так сынок! Ты у меня один. Я и так тебя не балую, – немного растерянно промолвила мать, все не решаясь сесть.

– Еще год потерпит, – с напускной бравадой бросил сын. – Мне не в напряг.

– Мой мальчик! Ты уже стал у меня совсем большой!

Она ласково поцеловала его.

– Ну, мам! – взбрыкнув, отстранился он от ее нежностей, – точно тебе говорю. Ты садись, ешь, раз налила. Остынет. За зиму-то мы еще много денег скопим!!!

– Скопим. Обязательно скопим. Куда мы денемся. Ведь мы не транжиры с тобой Ваня.

– Если ты только не поступишь учиться на артистку… … – неуверенно произнес он, раздумывая сделать ли еще один бутерброд. – Я говорю пацанам, а они ржут.

– Правильно смеются, – подтвердила Лиза.

– Ничего не правильно. Просто дураки и все! – разгорячился мальчик. – Ты у меня способная. Ты у меня вот такая!! – мальчик с азартом поднял большой палец вверх. – Из тебя получится самая клевая артистка!!

– Я рада, что ты так думаешь, – согласилась мать, пряча улыбку, в уголках рта.

– У тебя знаешь, какой заряд, сила? Будь здоров. Тебе не будет равных!

– Что-то меня уже звездная болезнь одолевает после твоих слов, – подтрунивая, промолвила Лиза, обернувшись и поправляя волосы перед маленьким зеркалом, сделанным из квадратика зеркального кафеля.

– Опять ты не веришь! Зря смеешься. У нас не мало хороших актрис, актеров, – высокопарно произнес он, – есть просто замечательные, но таких классных как ты точно нигде нет. Успех тебе обеспечен. Ты их там всех порвешь как Тузик грелку!

– Ничего себе! Твои бы речи – да Богу в уши!

– Да-а-а! Ты будешь не просто артисткой, – а великой. Люди не дураки, они уже и сейчас это видят.

– Хм! И кто конкретно?

– Помнишь, на вечере в школе ты читала стихи Бродского и Ахматовой? Почти полчаса и ни разу не запнулась, и весь зал встал, захлопал, провожал тебя стоя.

– Эка невидаль – стихи прочитать, – ухмыльнулась мать. – Так как каждый сможет.

– А вот и не каждый, а тем более с выражением, чтобы мураши по телу пошли… – Ваня задумался, по лицу его пробежала быстрая улыбка. – Я тобой тогда сильно возгордился. А Валентина Степановна сказала мне, что твоя мама как настоящая актриса выступала… Во-от! Она толк в этом знает. Знаешь, как она нас по литературе гоняет!? Зашибись! У нее не «пофилонишь».

Лиза, мимоходом отмечая болтовню сына, убирала посуду. Мысли ушли далеко. С летним отпуском как всегда было трудно. Наслушалась от Гавриловны: «Чумакова! Другого месяца для тебя не существует?! Опять в столицу! Кого это волнует?! Все летом хотят!» Пришлось убеждать, в который раз. Пустить слезу. А что делать?! Она отходчивая, поругает, отчитает и тут же пожалеет. Гавриловна прямая: любит иногда искренне послать на…, чем лицемерно улыбаться. Сама из подъездных уборщиц, при муже алкаше, до начальника ЖЭКа поднялась. Знает не понаслышке, почем фунт лиха и хороших работников умеет ценить. Правда от коллег Лиза за спиной слышала и смешки и бурчание. Чем сильнее ты горишь, тем больший ушат готовят коллеги. «Артистка!!» «Артистка, тоже нашлась!» Но все ее слишком любили, и жалели, чтобы обижаться всерьез.

Лиза подошла к окну. За стеклом смеркалось. Выключили главный фонтан, и зажгли фонари в парке Унеэр. «Андреич командует. Как всегда пунктуален старик!». На Родниках тяжело и надрывно ухали сваезабивочные машины. Строители закладывали новый дом напротив «Горожанки» сравняв при этом стадион, что сделали жильцы для ребятишек. Она вдруг вспомнила, как сын отказался брать бесплатные обеды в школьной столовой. Их давали малообеспеченным семьям, детям матерей-одиночек и это было неплохое подспорье. До третьего класса мальчик ел, а потом выпрягся. Ни в какую! Гордый! Или кто что сказал! Сколько злых языков?! Пришлось пойти навстречу. Лиза договорилась брать в школьном буфете сметану раз в неделю. Повариха – необъятная, но мудрая женщина – пожалела ее. Когда мать приносила банку со сметаной и ставила на стол, глаза сына светились радостью. «Моя – сметанка! Наверно из Простоквашино!?» – облизывался он. Видать тоже переживал и был рад, что таким образом ситуация разрешилась.

– Тебе еще и школьную форму покупать надо? – удрученно промолвила она, слегка отстранившись и рассматривая долговязую фигуру сына. – Видишь, как вытянулся за год?!

– Да фигня, только брюки выпустить немного, там есть запас. Я знаю, так делают, материал еще хороший. И шнурки на ботинках заменить, а то они в некоторых местах нитками пошли.

– А кроссовки?

– Закле-е-еим. – бесшабашно протянул мальчик. – Мы на траве иногда босиком гоняем.

– Как же? Видно будет! Ребятишки засмеют!? Ты же не оборванец, или нищеброд какой?

– А мы аккуратно. И пусть только попробуют!? Все знают, что я сорок раз на турнике подтягиваюсь.

– Сейчас-то уже нет? Что сочиняешь!? – взяла под сомнение его слова Лиза.

– Сейчас нет. Тренироваться надо, а негде. Турник бы сделать. Вот была бы у нас большая кварт… – и Ваня не договорив, осекся, быстро «сверкнул» глазами на мать и перевел разговор в другое русло. Лиза сделала вид, что не расслышала последнюю фразу. Квартирная тема у них тщательно замалчивалась. Это было негласное табу. Сын никогда не водил домой товарищей. И очевидно никто из сверстников не предполагал, в каких условиях они живут. А мама, и сын делали вид, что жилплощадь их вполне устраивает, что девять метров это еще здорово, так как есть колясочные и по семь, как на Плехановском! Правда, в них и проживали одиночки. Но это оставалось за скобками.

В эту крохотную комнатку был втиснут: туалет с китайским душем за занавеской, узкая кухонная плита Лысьва, холодильник, и телевизор. А у окна стоял маленький стол с откидной крышкой. Он одновременно служил и обеденным и письменным для приготовления школьных уроков. Но больше всего места занимала двухэтажная самодельная кровать, которую сделал местный плотник Василь Васильевич из своих материалов и при этом не взял ни гроша.

Единственный, оставшийся не занятым узкий проход, не позволял свободно ходить. Передвигаться приходилось немного бочком, и по очереди, но к этому мать с сыном привыкли. Обычно, сделав уроки, Ваня по навесной лестнице забирался на свой второй этаж, туда же убирал и лестницу, чтобы не мешалась в проходе, и вешал ее на стену под самый потолок. А Лиза напротив, садилась к столу и штудировала азы актерского мастерства. Иногда она декламировала, пела, но не громко, так как соседи начинали стучать по батарее, и приходилось переходить на громкий шепот или сворачивать занятия. Ване нравился этот громкий шепот, так как Лиза не имея возможности взять громкие ноты, старалась вложить в речь больше чувства, энергии и это у нее неплохо получалось.