Иван Державин - Сторож и хозяин. Антиподы

© Иван Васильевич Державин, 2017

ISBN 978-5-4483-6793-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Послесловие хроники постсоветских

времен «В круге втором»

Кто живет без печали и гнева,

Тот не любит отчизны своей.

Н. А. Некрасов

Старики с черными сумками встречались Макарычу на каждом шагу. Иногда он обменивался с ними взглядом, но редко, так как он и они обычно были погружены в себя. В основном это были пожилые люди, нередко даже старше его. Каким-то чутьем он научился определять, кем они были раньше, и в этом ему помогали их сумки. У бывших интеллигентов они были похожими на его сумку с несколькими карманами с молниями спереди и сзади, чтобы можно было положить не только еду, но и духовную пищу в виде книги, журнала и газеты. По качеству сумки и соответственно их дороговизне он судил о получаемой ее хозяином зарплате, но это необязательно, так как сумку могли подарить. Свою он, к примеру, нашел на помойке. Она висела на двери и показалась ему совсем новой. Он осмотрел ее и увидел, что у нее была сломана молния, починить которую для него не было проблемой. Кстати, на помойке он не раз находил книги, которые когда-то так и не смог купить. А сейчас их выбрасывают, как хлам, заменяя, видно, порнофильмами. Он брал книги с помоек, нисколько не стесняясь. Взял и сумку, оказавшуюся дороже его, по оценке жены, раза в четыре. Она тоже спокойно отнеслась насчет помойки. Такую сумку при их нынешних доходах она бы ему точно не купила. До этого у него была сумка тоже с молниями, которую уже через год он начал чинить. Особенно часто рвались места соединения ремня и ручки с сумкой. Эта же висела на металлических зацепках, а толстая пластиковая ручка так и облегалась ладонью, к тому же вращалась. Короче, недаром говорят, чем мех дороже, тем он лучше.

Этот владелец черной сумки вдруг сам с ним заговорил. Они оказались рядом перед светофором. Старик, на полголовы выше Макарыча, коснулся его плеча локтем и, указав глазами поочередно на его и свою сумки, спросил, обнажив в улыбке две прорехи в верхних зубах:

– Махнем, не глядя? У меня там сегодня кусок торта.

– Нашел дурака. В моей пирожки с мясом, которыми жена меня не каждый год балует.

– Тогда, конечно. Ты чье богатство стережешь?

– Еврея одного.

– Не обижает? Сколько отваливает?

– Три двести.

Старик присвистнул:

– А говорят, евреи жадные. Четырнадцать тысяч – совсем неплохо. У меня в два раза меньше.

– Какие четырнадцать? Три двести в месяц, не в неделю.

– В месяц? – возмутился старик. – Что это ты так низко себя ценишь? Кем ты был в той жизни?

В той жизни, повторил мысленно Макарыч. Точнее не скажешь. Вся его жизнь поделилась на ту и эту, вернее, закончилась с приходом этой.

– Пошли, зеленый, – подтолкнул его в спину, не дождавшись ответа, старик. – Я, к примеру, служил в военно-воздушных войсках. Представляешь, как бы я жил с пенсией подполков…

Он вдруг ухватил Макарыча за воротник куртки и отшвырнул назад. Падая на кого-то, Макарыч услышал промчавшийся мимо вой сирены. Саму машину он не увидел, а успел заметить важно шедшую следом пузатую с молча мигавшим фонарем на крыше.

Ему и женщине, которую он свалил, помогли подняться. Подполковник бил рукой по карману сзади и гневно сокрушался:

– Эх, нет пушки. Я бы их, гадов. – Он нацелил вслед машинам палец.

Мужской голос предостерег:

– Ты, дед, с этим поосторожнее. Один такой же храбрый наставил на них палец и не досчитался последних зубов и нескольких ребер. Они это не любят.

– Они не это, а народ не любят, – поправила женщина, отряхивая себя, а заодно и куртку Макарыча.

– Не-е, эти выявляться не будут. Побоятся огласки. Говорят, тут поблизости живет не то Грызлов, не то Миронов.

– Жириновский тут рядом. Это я точно знаю.

– Ну, этот бы не побоялся. Ему огласка – слаще мёда.

Но тут на них стали наползать с двух сторон машины. Подполковник сцепился с предостерегшим его мужчиной, доказывая, что у него не дрогнула бы рука. Макарыч не стал его дожидаться и, чтобы не опоздать на день рождения хозяина, поспешил дальше, думая о том, что сам вряд ли стал бы пускать в них пулю. Не дай бог, еще попал бы в кого, и пришлось бы помирать в тюрьме. Галина это не перенесла бы. А уж если стрелять в кого, то не в этих сошек, а в предателя Горбачева и подонка Ельцина за то, что они сотворили с его великой страной. И хотя он, дожив до семидесяти семи, ни в кого даже ни разу не целился, этих двоих он бы прикончил, не побоясь никаких тюрем, а посчитал бы за великую честь кончить за это свою жизнь на нарах.

А этим троим, упомянутым у светофора, если бы представился случай, он лишь высказал бы все, что думает о них и о власти, которую они представляют. Он стал перечислять свои к ней претензии, но быстро прервал себя, так как решил, что говорить с ними о ней было бы пустой тратой времени – они же призваны защищать ее своими законами. Ну, кто из них, к примеру, согласился бы с его главным категорическим требованием пересмотра итогов бандитской приватизации? Макарыч считал решение этого вопроса ключевым для дальнейшей судьбы России. Народ никогда не простит его ограбление и всегда будет ненавидеть всех богачей, а вместе с ними и охранявшую их власть.

Обо всех политиках Макарыч судил по тому, как они относились к этому его требованию. Он живо представил, как эта троица набросилась бы не него: «Опять „Грабь награбленное?“ Это уже проходили! Это дестабилизирует общество!» Они даже слушать не хотели его возражение, что речь идет не о грабеже награбленного, а о возврате народу подаренного ему богом природных богатств и построенных его потом и кровью фабрик и заводов. Тогда почему эти трое так рьяно защищают своими законами право абрамовичат и дериспаскачат владеть богатством своих отцов?

Вот тут Макарыч, к слову, поинтересовался бы у Миронова, куда он засунул свой социализм, который обещал начать строить в России, если его партия пройдет в Думу. Она прошла, во многом благодаря тому, что народ поверил его обещаниям, как это сделал сам Макарыч, а вместо социализма Миронов вместе с Грызловым, с которым на смерть грызся во время выборов, предложил избрать Президентом России самого, что ни на есть, прозападного либерала и ярого апологета капитализма Медведева.

До базара с Грызловым и Жириновским Макарыч не опустился бы, но, если бы они его довели, обязательно припомнил бы первому его ляп о том, что Госдума – не место для политических дискуссий, а второму – как долго он крутил всем яйца насчет папы-юриста, все-таки оказавшегося, евреем, в чем, кстати, никто не сомневался. Представив, как завизжал бы, брызгая слюной, Жириновский, Макарыч довольно ухмыльнулся. Но тут он вспомнил вопрос, кем был в той жизни, и опять похмурел.