Алексей Козлов - Лихтенвальд из Сан-Репы. Том 1. В Нусекве

– Да нет же! Нет! Сейчас у меня нет ни одного номера, не говоря уже ни о каких роялях! – убеждённо проговорила интеллигентная женщина. И разумеется, соврала!

– Вдруг, начавший терять всякое терпение, Гитболан изменил тему и спросил:

– Скажите, а если я подожду, и кто-нибудь срочно съедет сейчас с номера люкс, вы позволите, милая барышня, в нём поселиться?

– Это невозможно! – сказала упёртая женщина, – Никто не съедет, не морочьте мне голову, лучше обзвоните другие гостиницы, наверняка что-нибудь найдёте! Кругом тьма гостиниц, что вам далась именно эта?

– Видите ли, Я останавливался в «Метрополе» в 1897 году, будучи здесь с важной дипломатической миссией…

– Восемьсот какого? – иронически спросила сметливая баба, уставшая от шуток хитрозадых инородцев.

– Восемьсот девяносто седьмого! Нет, и всё-таки, если случиться чудо и кто-нибудь по собственному желанию, по делам ли или по каким-то другим причинам съедет с номера, я могу рассчитывать на место?

– Могу допустить, но…

– Никаких но!

Из белой руки Гитболана, сплошь украшенной кольцами, по стойке сами собой поползли две зелёные бумажки и плавно нырнули в прорезь декольте дамы. Ощутив любовное прикосновение вожделенных купюр к основным частям тела, египетская мумия сразу оживилась:

– Вы знаете, у нас большая напряжёнка, но несмотря на это вы конечно вправе рассчитывать на номер…, если он освободиться… вы сами сказали…

– Да, подождём минут пять! – сказал Гитболан и стал листать журнал.

Не прошло и минуты, как на лестнице послышались какие-то торопливые перестукивания, подвывания, потом топот, и вдруг в холл выскочил возбужденный гражданин в одном ботинке и с пачкой денег в руке. Только хотел излить даме свою жалобу, а может быть и вызвать милицию, как увидел Гитболана и двух ухарей.

– Они уже здесь! – в ужасе закричал он, в ужасе отшатнулся от надменной компании и тут же ретировался.

А в это время на третьем этаже, в люксовом номере губернатора далёкого округа, час назад занятом, творилось нечто чрезвычайно интересное. Не для него, правда. Ко всему был привычен губернатор. К оленьим упряжкам, диким морозам, стадам оленей, вольности нравов. Всё могло случиться в его округе – лопнуть теплоцентраль, хлынуть наводнение в пустыне, приключиться сход лавины, на поля среди зимы могла обрушиться саранча, но в стольной Нусекве он не ждал никаких сюрпризов. А они случились.

В обширной гостиной, заставленной поддельной резной мебелью находился всего лишь один человек, (Второй был грубо выброшен за дверь минуту назад) стоявший в испуге у окна, но шум в комнате был такой, как будто там ворочала делишки целая бригада ухарей. Никем не понукаемые, сами двигались предметы, пытаясь зацепить уворачивающегося от них губернатора. Сама слезла со стены рама картины и стала гоняться за ним, и потом с силой обрушилась ему на голову. Голова осталась торчать в дырке, между синих гималайских гор, какие так любил рисовать в штате Пенджаб гениальный Рерих. Если бы Рерих был жив, то картину, представшую его глазам, он наверняка назвал бы» Всклокоченная Голова губернатора Мокшева в Гималаях».

Потом новенький сотовый телефон повертелся, как будто его разглядывал некто невидимый и разлетелся на куски, брошенный в стену неподалеку от бесценной головы. Во всех углах раздавался нездоровый, но чрезвычайно заразительный смех. Загорелась купюра явно не из своего портмоне, и кто-то прикурил от неё невидимую сигару. Потом заказанный по случаю приезда в Нусекву торт медленно полетел по воздуху и быстро влетел вместе с блюдом в рожу высокопоставленного лица. Пока лицо обтиралось вафельным полотенцем, кто-то с криком «Эй, дубинушка, ухнем!» растворил окно и швырнул туда чемодан с важными персональными бумагами. Слышно было, как чемодан тяжко ухнул внизу, и как хлопнула крышка, отскакивая от него. А чемодан между тем и вовсе загорелся.

– Кто это? – злобно вопрошал губернатор и поводил глазами, как Отелло, убедившийся наверняка в неверности Дездемоны и решивший покарать подружку и её дефлоратора-негра булатным клинком.

Вместо ответа кто-то щёлкнул ему свёрнутым в трубку журналом по яйцам и губернатор недовольно согнулся и стукнулся зубами об умывальник. Глаза его, вопреки законам ботаники, сошлись в одной точке.

Кто-то то чем-то всё время шуршал, то гасил, то вожжигал свет, пускал воду в ванне, потом стал вытряхивать довольно таки пыльный коврик прямо в нос хозяина Нортумбрии, в результате чего тот стал неистово чихать и налился кровью. Ко всему происходящему виновник торжества испытывал самые отвратительные чувства. Его обижали. Потом вылили на голову ковш холодной воды. Налившись кровью, губернатор с нечеловеческой прытью устремился к телефону, по пути решая, вызывать ли ему охрану, милицию или звонить в администрацию чёртовой гостиницы и разбираться с ними на повышенных тонах. Ему сделали талантливую подножку и вместо того, что бы по пасть к телефону, он попал под стол и раскроил там об острую ножку нос. Неожиданно под столом кто-то схватил губернатора Мокшева за горло железным хватом и замогильным голосом прорычал: «Собрать вещи, …! Убраться отсюда к …! Молчать как рыба, …! Через три минуты тебя не должно здесь быть, …! Ясно, гнида … … …?»

Его снова пребольно щёлкнули по яйцам журналом «Законность и порядок» и пронесли ритуальным маршем по комнате..

Чувствуя нешуточность угроз, и не понимая, откуда они исходят, ополоумевший Мокшев отчитался, как рядовой перед дембелем:

– Ясно! Ясно, товарищ! Не давите горло! Я понял! Я всё понял! Может быть вам деньги нужны? Я дам! Я дам сколько нужно!

– Взятку, сука, даёшь лицу при исполнении? Наворовал в своём вонючем сейме и думаешь, что все вокруг такие же, как ты? Чешутся, чешутся, шеф, мои руки! Дозвольте его избить до полусмерти? А можно я ему по просьбе трудящихся нефтянников гранату в жопу засуну? Позвольте кастрировать его по древнему шотландскому обычаю? Не могу видеть его гнусную рожу! Ух! Не могу! Вот бы актик на такого радетеля народного составить! Курва! К стенке бы тебя поставить! В Китае таких как ты расстреливают на площадях из рогаток! Шпонками! Терпелив здесь народец, однако! Таких, как ты – терпит! Мы взяток не берём, заруби себе на носу раз и навсегда, чернь! Пинжак на нём какой, просмотрите-ка, люди добрые! – прорычали в эфире нечеловеческим голосом, порвали лацкан пиджака и вырвали клок волос из головы жертвы административного восторга.

– Убирайся к …! Сейчас же! Немедля!

– Ой! – отчаянно крикнул губернатор, хватаясь за голову.

Губернатору не было ничего ясно, но трясущимися руками только что заселившийся в номер чиновник стал шустро бросать в чемоданы вещи, рядом кто-то другой без разбора тоже бросал его вещи в большой полиэтиленовый мешок. Кажется блеванули напоследок в мешок. И через каких-то пять минут, прыгая через три ступени, с воспалёнными, выпученными глазами, с раздраконенной ширинкой, сам волоча чемодан, из которого торчал воротник рубашки, и уродский полиэтиленовый мешок с мокрыми и почему-то донельзя вонючими вещами, Иван Поллитиктович Мокшефуев пробежал как церковная мышь мимо удивлённой сотрудницы отеля и сочувствующего Гитболана, пискнул: «Я уезжаю! Всё!», ничего не ответил на вопрос, почему, и скрылся за массивной входной дверью.