Алексей Козлов - Лихтенвальд из Сан-Репы. Том 1. В Нусекве

Иван …ёв – надежда родины, опять не состоялась.

А эти кто? Обеих полов самозванцы.

Ивен Салотапус.

Иванко Вздуевич.

Пани Бздешич.

Взятко Мздуевич.

Гейко Изгоевич.

Туна Младич.

Слава Потич.

Мира Хотич.

Длина Вставич.

Вшистко Еднич.

Пся Кревич

и Дора Фурич собственною своею персоною.

Весь политический и культурный синклит анклава в полном составе списка.

Равняйсь!

Здесь были представлены несколько незабываемых женщин с полным набором причиндалов:

Нелли Однодыркина,

Пэт Фрикциони – Вторая (Разумеется, гермафродит-расстрига),

Пола Подставляльски,

Молли Внутряева.

Нолли Завиткова.

Таис Опискина.

Полина Цельс.

Три богатырши – ноги ширше.

Далее. Не все ещё вошли в иконостас.

Настасья Подстилаевская-Куляева,

Сюзи Шкворни, в прошлом фотограф – мачтовик, т-т-т-т-тайная поклонница Лени Рифеншталь,

Софи Агдамовна Смяткина, победительница конкурса вечных неунывных девственниц.

Ксантиппа Ромуальдовна Гаремнина, оу!

Зора Федориновна Евнухер.

Норма Патрикеевна Воткнутрони, славянка

Джудит Фаровна Ейвдулит, тоже.

Мери Тосибовна Апгрейдух, само собой.

Дэзи Ибикусовна Самос.

Молли Турксибовна Ноль.

Флора Бисквитовна Эхма.

Манна Моисеевна Дрань.

Евхаристия Петровна Спарит.

Тирада Андреевна Безымянная.

Береника Моционовна Антропогенная.

И наконец долгожданная Соси Губкина, розовая и жаркая, как подовая французская булка. Они входили в нашу жизнь, как входят все святые – маршем, с дырками на коленках.

Разные весовые категории.

Моника против Хиллари.

Толстушка против дурнушки.

Правда против хитрости.

Секарий против викария.

Викинг против петинга.

Дон Кихот против Робинзона Крузо.

Оспа против поросячьей чумки.

Галактика против Вселенной.

СШШШШШША против ССССССССССР.

Далее:

Фрэнк Моудиллоу.

Хью Вагин.

Брехнольд Трепт.

Наладчик Билли Током.

Джон Клешневик и Болт Овноед.

Квартет «Баззлз» из шести человек в полном составе.

Ион Матсуддинович Слюни.

Ледяная Лили Марлен, верная подруга солдата.

А вот и он.

Назарет из Иисуса, брат заики-Христозопулоса.

Один Уда и два Неуда из Кариот. Королевская гвардия. Крепкие пристебаи. На них можно положиться, если в кошельке пусто, и жизни не жалко. Верные друзья. Положись на них и спи уже спокойно, тебе уже не проснуться.

С кипарисовым стеком в деснице он пришёл их крестить, и не было ни одного некрещёного по всей округе Елионской. Но однажды вечером святой стек сломался в руке его и выпал из его десницы, и видя, что он стал слаб, и видя то, они бросились на него, как волки алчущие и позорные, видя, что он стал безоружен, и порвали ему пасть, видя его и раздрали его. Но не до конца.

Но вырвался он и убежал от конца своего, и как койот скрывался семь лет в пустыне и диких акридах, питаясь мокридами и диким воском и обращая взоры к небу с молитвой о чудо-оружии. И возжаждал он и возопил. И наоборот.

И услышал он тимпаны Бога Мардуфы и решил.

И вернулся он в долину, где текли молочные реки в кисейных берегах. И встретился ему рыбак именем Петер. Он гулял в обносках по берегу Генисаретского озера и икал. Пульс его едва прощупывался.

Святой Петер глаголил так: «Нам нужны гаражи. Нам нужны гаражи – храмы, гаражи – квартиры, гаражи – больницы, гаражи – магазины». Хохмач. Говорил как бы всерьёз, а на самом деле он знал тут всему цену!

Трафальгарский насест. Его нашли в чебуреках. Увенчанным рогами и скрижальками.

Ему встретился неунывный Хорст Вессель, попиравший стогны сапогами и субботней молитвой.

И сказал он им: «Вы, вышибалы и столпники, чрез вас речётся речённое! Вам я принёс манную кашу и гвозди! Ешьте! Остальное решит собор. А пока споём!».

Они шли по грешной земле так, как идут герои с выигранного дела, с сознанием выполненного долга и чувством собственного попранного величия, четверо, неразлучные друзья, четыре танкиста, мушкетёр и собака. Шестеро одного не ждут! Дюжина без одного ущербна! Семьдесят семь идут гусиным шагом, горланя свои святые песни и перекрикивая христовых зануд. Чудо! Двести отстали, но их отсутствия уже никто не заметил. Загребущие лапы до земли. Пыль до небес. Брови углом. Ковбои истины. Терминаторы правды. Заступники народные. Робин Гуды полустанков. Пророки проулков и тупичков. Хайль!

С ума сойти можно! Они шли один за другим и говорили одно и то же: «Вертеп науки, кузница кадров. Кузница науки. Вертеп. Кузница. Веркуз. Кузнеп. Вертица. Куртеп.»

Земля содрогалась в родовых муках, когда они проходили мимо. Лава клокотала в раскалённых жерлах скороварок. Чайники вскипали сами собой. Кровельное железо срывалось с черепичных крыш. Ухал филин на завалинке. Благовест плыл ниоткуда в – никуда. Моросс.

А потом восстал из праха Евлудий Параносский, изойдя могильной пылью. Грозился сказать правду в матку.

Это тоже был учёный божьим промыслом, прожектёр, неистовый инквизитор истины, конкистадор правды, обериут в душе.

– Цимес мед компот, – сказал отец Евлудий, облизываясь змеиным языком, опрокидывая трёхлитровую банку с останками недельного огуречного рассола, в котором плавал загнутый буквой Z зелёный зародыш. Надо было вытеснить образовавшийся за ночь вторичный алкоголь новоявленным эликсиром правды.

Мохнатый шмель, длинный и тощий в своей классической епатрирхихиальности.

Мир снова замутился и стал калейдоскопическим.

Тут он совсем с катушек свихнулся ну и запустил в дифракцию интерференцией. Все шкафы с соляной кислотой и адской серой обвалил на первозданную, рождающуюся в муках землю. Книги летели, как птицы. Рождалась жизнь из формул и огрызков недоеденного белка. Но кто перший – курица или яйца.

– Слава мира кончается в унитазе. Аминь! Аминь! Аминь!

Трижды возвёл и возгласил.

В катакомбной церкви, так он называл свою не по годам узенькую комнатку, причащалось солнце, и плясала весенняя пыль. Дополнительным блюдом присутствовала вполне приличная кровать. Всё вполне благочинно. Битое стекло не в счёт. Не будет преувеличением сказать, что его воображение постоянно сотрясалось картинками с изображением слона, залезающего хоботом под подол бенедектинской монахини, но то, что это без сомнения был человек с очень богатым воображением, не подлежит сомнению.

– Усилимся во чреслах, братия! Отрешимся и обрящемся! – взгремел его ломкий сырой голос, как казалось уже готовый заглохнуть в коматозной немоте и блевотинном молчании. Трепанги замерли в глубинах океанов. Элвис Пресли заплакал в колыбели на негритянский манер.

Он шёл по улице чем-то крайне взволнованный и разговаривал сам с собой всё громче в захлёб.