Тина Телегина - Записки облакам

Оформила липовый больничный и на следующий же день ближе к вечеру, наконец-таки, добралась до пункта назначения. Как показалось мне тогда, явно на край света.

Природа в округе была изумительной и цвела всеми красками осени: горя красным пламенем на деревьях, по ночам отражая свет луны желтизной листьев, успокаивая зеленью травы, тщетно пытавшейся пробиться сквозь густой ковер опавшей листвы. Высокое небо нежнейшей голубизной дополняло прозрачность дня.

Пока я добиралась, казалось, прошла целая вечность.

То, что я увидела по приезде, повергло меня в шок.

«Кошмар! Как здесь возможно работать, тем более отдыхать?» – мысленно спросила я себя.

– Где я могу помыть руки?

Илья отвел меня к глубокому бездонному колодцу, зачерпнул ковшом из стоящего неподалеку ведра немного воды и обрушил на мои ладони ледяную струю прозрачной жидкости.

Холод пробрал до кости. Я отдернула руки и в полной готовности безапелляционно заявить, что сейчас же мы вместе уезжаем домой, посмотрела на мужа. В его глазах полыхали огоньки озорной насмешки.

Раскрыв привезенный мною полиэтиленовый пакет с формами для выпечки, он искренне рассмеялся.

– И где ты собиралась печь мои любимые пироги?

Я вопросительно уставилась на супруга. Меня обижало выказанное недоверие. Молча взяв меня за руку, Илья привел нас в небольшой вагончик, приспособленный под кухню. Одинокая, по краям расплавленная электрическая плита ужасала своей древностью.

Глядя на нее, я чувствовала себя полнейшей идиоткой и ненавидела эту плитку только за то, что она существовала.

– Я же говорил, ты не выдержишь здесь и дня. Не то, чтобы продержаться неделю.

– Продержусь, – резко изменив своему решению как можно скорее бежать, я приняла вызов.

Мне хотелось доказать Илье, что на самом деле я не такая капризная и намного выносливее, чем он думал.

Эта неделя была самой кошмарной в моей жизни. Но такой счастливой я, казалось, не ощущала себя никогда.

Я неловко растапливала печь, постоянно обжигая кончики пальцев, когда мне приходилось подбрасывать сухие поленья в танцующие языки пламени. Тогда Илья отгонял меня, выполняя всю процедуру сам. Мне нравилось наблюдать за тем, как ему удавалось приручить огонь. Он подбрасывал деревяшки, что-то бормоча себе под нос, и они отвечали ему воодушевленным треском. Илья улыбался, и огонь как-то особенно тепло освещал его лицо. Казалось, они понимали друг друга.

У меня едва хватало сил вытащить ведро воды со дна колодца, но, уже практически находясь у меня в руках, оно снова и снова насмешливо срывалось вниз. Я начинала хныкать, но заприметив Илью, идущего мне навстречу, вытирала слезы и пыталась повторить все сначала.

В холодной воде вымывала по несколько килограмм картофеля, чтобы приготовить нам вкусный ужин, под конец уже просто не ощущая пальцев.

Я любила наблюдать за тем, как он в своем светло-сером шерстяном свитере, подаренном мною на его день рождения, с группой коллег склоняется над разложенными на огромном столе чертежами и, что-то возбужденно обсуждая с ними, карандашом вносит свои правки.

Утром я просыпалась от звука колющихся дров и выходила во двор, чтобы обругать того, кто посмел в такую рань нарушить мой сладкий сон. Но это был Илья. Четко прицелившись, он попадал в середину полена и раскалывал его надвое. Уверенно, безапелляционно, решительно. Он не замечал того, что я наблюдаю за ним. В этот момент в нем было что-то такое сексуальное, первобытное, мужское.

Хотя дом хорошо протапливался, из ночной тьмы сквозь толстые щели окон в нашу комнату периодически врывались струи холодного воздуха. В такие ночи, дрожа всем телом, я быстро сбрасывала с себя миллионы одежек и ловко юркала к нему под одеяло, в надежде согреться у его груди. Он был таким горячим и уютным.

Тогда нам даже узкой одноместной кровати хватало, чтобы почувствовать себя счастливыми и благодарными миру за нашу любовь.

Перед сном он одевал мне на ноги теплые гольфы из козьей шерсти, немного колючие, но такие по-домашнему уютные. С тех пор я больше не встречала подобных нигде. Иногда заматывал мое горло вязаным шарфом и неизменно, забравшись под одеяло, начинал ко мне приставать.

– Ты же знаешь, я не могу так заниматься любовью! – капризно ворча, я пыталась стянуть с себя одежку, но он не давал мне этого сделать.

– Мы так будем греться, – целуя мои ключицы, отвечал он и, между делом, время от времени пытался спрятать свои замерзшие пальцы ног под одеяло. Он знал: я терпеть не могла, когда он оставался в носках.

Вечерами он читал стихи, играл на гитаре и пел. Но это отнюдь не было адресовано мне. Он просто позволял мне слушать. И я, умышленно пропитывая звуком его голоса каждую клеточку своего тела, сходила с ума. Он грел мои пальцы своим дыханием. Он наливал в неуклюжую кружу собственноручно приготовленный глинтвейн, прекрасно зная, что я его ненавижу. Он не разрешал мне пить коньяк в одиночку. Сам же он его не любил и не признавал. Но я прихватила с собой одну бутылку. И он, чуть раздраженно вручив мне еще и свою порцию глинтвейна, морща нос, принимался за золотисто-коричневую жидкость, чтобы только не позволить мне сделать хоть глоток. Мы пили ненавистные нам напитки, обиженно глядели друг другу в глаза, хмелели и становились самыми счастливыми на свете. Потому, что нам было, у кого отобрать неугодные нашим принципам детали, и было с кем поделиться своей порцией любви.

– А почему же тогда вы не имели детей? – не вполне тактично выпалила я.

– Не могу ответить на этот вопрос, – сохраняя спокойствие, ответила Агния. – Я не знаю. Возможно, наша беда крылась в самодостаточности и неумении вовремя понять и исправить это.

В первые годы совместной жизни мы будто бы присматривались друг к другу, примерялись, проводили тесты на прочность. Когда за нашими плечами осталось три года прожитых вместе, мне показалось, что я забеременела. Я не стала проверять, а сходу рассказала о своих догадках Илье. Мне так хотелось родить ему сына, что я, потакая собственным желаниям, не допускала и мысли о том, что задержка может оказаться банальной случайностью. Выслушав меня, ровно минуту Илья стоял в оцепенении. Я даже начала опасаться того, что он откажется от ребенка. Но спустя мгновение, он крепко-крепко обнял меня, и только тогда в его глазах я прочла искреннюю радость.

– Теперь у меня будет сразу два малыша, – нежно прижав к себе, констатировал он, а затем, не спрашивая, почему-то принялся разогревать мне молоко.

– Вы не были беременны?

– Да, этого ребенка я, к сожалению, придумала. Когда оказалось, что мои домыслы не имеют никакого основания, Илья расстроился. Он был подавлен и разочарован. Но это длилось недолго. Чтобы хоть как-то его утешить, я в шутку предложила нам подумать о работе над ошибками. Но он, неловко улыбнувшись, сказал: