Даница Маркович - Роды. Partus

В том же месяце они получили результаты обязательной рентгенографии, которую тогда делали в смешных маленьких автобусах, припаркованных возле тротуара.

Не верилось, что те мини-автобусы могли решить чью-то судьбу. Мира всегда думала, что такой диагноз могут поставить только в больших больницах с бетонными стенами, где доктор вызывает тебя и говорит: «Мы должны вам кое-что сказать. Речь идёт о вашей матери. Она ничего не знает, но вы должны знать. Вам придётся подписать эти бумаги, хоть вы и несовершеннолетняя. Вы единственный член её семьи, больше у неё никого нет. Ваша мать умирает от неизлечимой болезни». Хуже всего, что Мира это подписала. Мать «разрезали и зашили», после чего выписали из больницы под присмотр ребёнка, едва созревшей пятнадцатилетней дочери. Наверное, именно поэтому Мира поступила в медицинское училище.

– Будешь жить для других, дочка, – сказала ей мать. Она говорила о девушке, которая смотрит смерти в глаза и остаётся в этом мире совершенно одна. Мать не могла проронить ни слезинки, скрывая от дочери сильные боли, и только вздыхала, лёжа в комнате. Дочь слышала её плач в своём сердце, словно надвигающийся страх, который не давал ей ни сна, ни покоя.

Мира не спала ночами, вскакивая от каждого шороха и прижимая мать к себе. От раны на груди матери неприятно пахло, но дочь не обращала на это внимания, судорожно обнимая мать и молясь, чтобы боль отступила. Иногда Мира ненадолго засыпала, лежа одна в темноте, с открытыми глазами, застывшими и неподвижными.

Оконные стекла сияли, словно насмехаясь над ними. Фонтанчик, в котором во время летней духоты плескались дети, теперь стоял спокойно и терпеливо, словно поджидая кого-то. Мира прислушивалась, предчувствуя приход незнакомца в чёрном одеянии, который напьётся над холодным камнем и унесёт с собой то, что ему принадлежит.

В конце лета, когда затих плеск дворового фонтанчика, Мира неожиданно повзрослела. Это время стало для неё моментом встречи со смертью самого близкого ей человека на Земле.

Мира встречалась со смертью ночью. Смерть приходила в облике большого чёрного мотылька, который нападал тихо и незаметно. Он опускался ей на лицо, расправлял большие крылья и приникал к коже, пытаясь протиснуться, пройти сквозь кожу и добраться до души, чтобы задушить её, утопить в клейкой смоле.

Перед рассветом мотылек улетал, распадаясь на чёрные лепестки.

Днём Мира вытесняла страх постоянной заботой о матери и работой по дому.

Мира сбросила влажное одеяло и придвинулась к окну, чтобы увидеть небо. Птицы появлялись над городом, словно грустные мысли, которые беспорядочно роятся в голове. Они летели размеренно и безучастно, ничего не зная о страданиях одной женщины.

«Вы спросите, знала ли я? Конечно, я все десять лет знала, что он не разведётся и не оставит семью. Знала, что он никогда не хотел ребёнка, которого я хотела ему родить. Когда он ушёл из больницы и получил повышение, то сменил и главную медсестру». Мира смиренно посмотрела на стаю птиц: «Да кому я всё это говорю! Вы же просто глупые птицы с птичьими мозгами». Мира посмотрелась в зеркало, висящее на стене, примеряя на себя роль страдалицы. В последние несколько месяцев по телевизору крутили один итальянский сериал, действие которого тоже происходило в больнице. В нём была роль, похожая на её собственную судьбу.

Это был всего лишь момент жалости к себе в той роли, которую Мира играла и репетировала, иногда полностью погружаясь в неё. Каждый день с ней происходила какая-нибудь несправедливость. Когда Мира разрешала себе пожаловаться и поплакать над своей судьбой, она словно смотрела новую серию. «Всё под контролем», – думала она, пила кофе, выкуривала сигарету, и, засучив рукава, начинала всё сначала. Люди ошибаются, когда говорят, что телевизионные сериалы – чепуха. «Чепуха?! Да в моей жизни происходит то же самое, что и в этих сериалах. И не только в моей». Мира вспомнила о своей подруге, к которой недавно вернулся её парень и признал ребёнка своим, хотя вначале сомневался. А теперь они уже ждут второго.

«Было бы легче, если бы погода была хорошая», – подумала Мира, наблюдая в окно за окончанием холодного декабрьского дня. И в мыслях снова вернулась к матери и ее словам: «Ты будешь жить для других».

Мира боролась за каждого больного, словно одержимая. Полностью отдавала себя дружбе. С мужчинами, которых она выбирала, Мира вела себя так, будто боролась не на жизнь, а на смерть.

«Это не засчитывается в стаж!» – перебирала воспоминания Мира. Её первый парень был врачом-интерном. Мира обстирывала его и гладила ему вещи, записывала его на экзамены и готовила обеды, пока он готовился к сдаче квалификационного экзамена. А потом он неожиданно уехал из города. Второй не был врачом, жил неподалёку. Мира провожала и дожидалась его с дороги, как мужа. Он бросил её, женился на другой. Потом были длительные отношения с женатым мужчиной, врачом в её больнице. Они работали вместе, в одном отделении. Потом он ушёл. Сменил больницу, жену. Сменил и любовницу.

Мать умерла в погожий сентябрьский день, когда шелковица оделась в осенний наряд, а двор был освещён солнцем. В окно вплывал аромат сливового повидла, которое варили прямо во дворе, на дровах, в больших кастрюлях. Пахло углями и печёным болгарским перцем, по двору разносился кисловатый запах помидоров, кипящих в армейских котелках. Весь двор варился и кипел. Мама умерла после обеда, прямо перед тем, как пришло время пить кофе под шелковицей. Только кофе так и не успели подать. Никто не ожидал прихода смерти в такое время – обычно умирают ночью, а не в озарённый солнечным светом осенний день.

Мама просто уснула, почти спокойно и без боли. Мира услышала только глубокий вздох или зевок и спросила: «Что, мама?» И лишь потом, когда Мира подошла укрыть мать, она увидела, что та уже упокоилась.

Ей не осталось ничего, кроме воспоминаний. Вместе с мамой перестал существовать целый мир. Вскоре после её смерти их домишки снесли, а улицу перекопали.

Каждый год, в день смерти матери, Мира брала отпуск. Она шла на продуктовый рынок, покупала болгарский перец и помидоры, иногда сливы. Открывала балкон и целыми днями варила запасы на зиму и закручивала банки. Вся улица на Дорчоле 4 4 Дорчол – один из старейших районов Белграда, расположенный недалеко от центра города. начинала благоухать. Кому-то это не нравилось. «Воняет, как в пригороде», – говорили какие-то дамы. Мира купила у беженцев дровяную плиту и топила ее «Политикой» 5 5 «Политика» – ежедневная политическая газета в Сербии. . Это раздражало соседей. Запах горелых газет и печёного болгарского перца напоминал Мире о матери и Бежании.