Олег Ёлшин - Охота на мамонта-2. Раскаленная крыша

Евдокия стала серьезной и проворчала:

– А мне вроде ни к чему.

– Почему? – спросил Илья.

– У тебя дочь! – добавила Оленька.

– Не ваше дело, – вдруг огрызнулась Евдокия. Потом все долго молчали. Наконец она произнесла:

– В том-то и дело, что дочь. Большая уже, на выданье. А тут я с переломом башки. Да что там голова! С лесов свалилась, малярничала – это ладно. А вот позвоночник. Что с ним делать?

– Что с позвоночником? – спросил Илья.

– Перелом у нее, – произнесла Оленька.

– Перелом! – прошептала Евдокия, – так всю жизнь и будет моя девочка утку за мной выносить… Якорь на шее! И кому она с такой обузой нужна будет?

– Что ты такое говоришь? – воскликнула Оленька.

– То и говорю.

И снова долгая пауза.

– Позвоночник лечится, – произнес Илья. – Сделают операцию…

– Операция? Миллионы! – воскликнула Евдокия.

– Что? – не понял Илья.

– Доктора дочери насчитали – миллионы. Вот тебе и операция. Это ты привык за все платить, а мы денег таких не видели.

– Миллионы? – засмеялся Илья. – У нас медицина бесплатная. Помогут. Куда они денутся?

– Ты придурок или притворяешься? – вспылила она, но быстро пришла в себя. – Ничего дороже бесплатного и не бывает. Жизни не знаешь?

– Откуда мне знать? Я в первый раз в больнице лежу. К врачам никогда не обращался…

– Повезло, – пробормотал кто-то в темноте.

– А если человеку нечем платить? – спросил Илья.

– Лежи в коридоре и подыхай, – Евдокия понемногу успокоилась, сидела и тупо смотрела в пустоту. – А если дочке не дай бог мысль придет в голову – квартиру продать, у нее же ничего не останется. А куда дальше? На панель?

– Что решила делать? – спросил Илья.

– Что-что? Не суетиться… Так, кому сегодня сказку расскажем, бабоньки? Поможем парню? – и она хрипло засмеялась.

– Какой смысл? Они просто спят, – безвольно отмахнулся Илья.

– Мне, – вдруг прошептала старушка, лежащая рядом с Евдокией. Это была старенькая, худенькая, интеллигентного вида, женщина, глаза ее светились веселыми огоньками. Она была словно не от мира сего…

– Тебе? – удивилась Евдокия, – тебе Антонина сколько не рассказывай, все равно бесполезно… Вот, – повернулась она к Илье, – третья наша подружка. Валяется в коме уже второй месяц.

– Ну и что? – улыбнулась Антонина. – Сегодня я пальчиком на ноге пошевелила, только никто из врачей не заметил.

– Нужны мы им! – воскликнула Евдокия. – Пальчиком, говоришь? Скажи, Антонина, а тебе туда зачем? Что ты там забыла? Совсем одна, никого нет, ни разу навестить никто не пришел.

– Почему же, нет. Сын есть, живет заграницей.

– Заграницей?! А тебя чего к себе не забрал?

– У них в Финляндии законы такие – мать не считается близкой родственницей, нельзя ее забрать.

– А кто же она – мать? – возмутилась Евдокия.

– Никто, – сказал Илья, – там законы такие.

– Вот, мать, перемать! И как там люди живут? Мать – не родня, дожили!

– Зато толерантно, – воскликнул Илья.

– Чего? – переспросила Евдокия.

– Ничего, это я так.

– Ну и что тебе терять в твои восемьдесят с лишком? – продолжала Евдокия.

– Кактус.

– Не поняла?

– Когда мой мальчик был маленьким, он подарил мне кактус. Маленький пушистый зеленый шарик. Это было больше сорока лет назад. Стоял он у меня на подоконнике многие годы, рос, и вдруг зацвел. Случилось это десять лет назад. Такая прелесть. Я фотографию сделала, сыну отправила, а он написал, что теперь каждые 5-10 лет он непременно будет цвести. И действительно, несколько лет назад он снова зацвел, а больше месяца назад я заметила, что он в третий раз пустил бутончики. Я сыну позвонила, пообещала, что скоро – через месяц-другой снова вышлю фотографии. Он сказал, что будет ждать. А как он радовался! А потом…

– Сдох твой кактус давно, – воскликнула Евдокия, – кто его поливал?

– Соседка. Когда меня в больницу увозили, я еще в сознании была, попросила ее и ключи дала. Она замечательная женщина. Не забудет.

– Ну, и что?

– Уже, наверное, зацвел. Нужно мне домой попасть обязательно. Опять фотографию сделаю, мальчику своему пошлю.

– Фотографию? – неуверенно произнесла Евдокия и задумалась.

– Да-да! Я же обещала. Он ждет! Я словно вижу, как он там распустился! А цветы у него большие белые, ни с чем не сравнишь! Мальчик мой ждет, а я тут лежу…

Снова знакомые шаги в конце коридора, снова люди притихли, а те топают и топают, все ближе и ближе. Остановились за углом, замерли и тишина.

– За ней? За Тонькой? – жестко спросила Евдокия.

Но в ответ снова тишина, а Антонина вдруг тонким нежным голосом запричитала:

– Не могу я сейчас. Мне домой нужно, я обещала, я не могу. Не пойду. Хоть убейте, не пойду. И не зовите.

– А я и не зову, – раздался знакомый грубый голос. – Обещала, так иди, кто же тебя держит?

Постояла за углом, помолчала, и тяжелый топот растворился в конце коридора. Вдруг приборы у изголовья Антонины начали издавать пронзительные звуки. Они, как маленькая сирена, огласили пространство вокруг. Антонина медленно приподнялась на подушке, потом села, и величественно посмотрела на людей. А глаза ее светились от счастья, в них были видны слезы. Через мгновение прибежала дежурная медсестра, она зажгла в холле свет, отключила Антонину от приборов, и повезла каталку за собой, приговаривая: – Очнулась, милая! Умница. Молодец, бабушка. Поехали, сейчас дадим таблеточку, покажем вас врачу. Вы умница! Вы, просто молодчина!

Снова темнота, в которой слышен голос Евдокии:

– Сестричка новенькая, неиспорченная еще девочка, ласковая такая, люблю я ее, – потом обернулась к Илье, – ну, ты видел? Вот тебе и сказка. А ты лежишь там!

Илья был потрясен. Он пробормотал:

– Кактус… Какой-то кактус.

Вдруг сорвался с места и побежал.

– Куда? – засмеялась Евдокия и еще несколько женщин, сидевших рядом.

– Туда… К себе!… Мне надо! – уже слышался его голос из конца коридора.

– Надо, так надо, чего уж тут. Иди к своему, – довольно проворчала Евдокия, но он ее уже не слышал.

Теперь он истязал свое тело, вернее самого себя, метался по палате, кричал, топал, но от этого его ноги проваливались ниже пола, запрыгивал на свое тело, пытаясь ударить его по лицу, по щекам. Это так просто – открыть глаза, пошевелить рукой. Какой-то кактус – и человек жив, здоров. Он встает, он идет. Старухе уже за восемьдесят, но перед ней отступили, ее отпустили из-за какой-то идиотской фотографии для сына, которого она не видела десятки лет. А у меня – фирма, дело, жена, молодая жизнь! Ты должен встать с этой проклятой кровати, ты должен сделать это!…

Потом устал. Разве душа может уставать? – подумал он. Но отвечать на этот вопрос не мог, потому что очень устал. Так в бесцельных муках прошла еще целая неделя.