Андрей Синельников - Тайны поля Куликова, или Трилистник дороги

Второй раз Ногарэ встрепенулся, когда захлебываясь в упоении, но, по-видимому, ничего не понимая в том, о чем рассказывает, описывала королю, что такое соборное собрание. Она, по ее словам, много поездила, и ее сильно поразило, что во многих провинциях и уделах наместники собирают всех представителей главных сословий:

сражающихся, молящихся и кормящих и советуются с ними по главным решениям своим. Она опять заахала и заохала, как это мило и правильно. Но вскоре разговор ушел в другую сторону и Ногарэ опять потерял его нить.

Это он потом не раз вспомнит этот день. И тогда, когда, рано утром по зову колокола поднимут в Брюгге восстание горожане, потом получившее название «Брюггской заутрени», и тогда, когда в битве при Крутре фламандские арбалетчики наголову разобьют рыцарей короля. Вспомнит Ногарэ, этот день, когда по приказу из Имперского центра создадут при короле Генеральные штаты, высшее сословно-представительское учреждение, контролирующее действия короля. Но все это будет потом, а пока он заметил, как закашлялась герцогиня и быстро приложила к губам, тонкий платок. Как неуловимым движением спрятал его паж, но он успел заметить пятна крови на нем.

– Умирает, чахотка, – Подумал он.

Рыцарь наклонился к своей спутнице, шепнул ей что-то, и они засобирались откланяться. Дальнейшее его не интересовало. Он так ушел в себя, что совершил непростительную ошибку, которую вспоминал все годы до смерти и которую вспомнил на смертном одре. Он не послал за ними соглядатаев, решив, что утром прицепит к ним своих людей.

Утром их в Париже не было. В аббатстве Сен-Дени сказали, что дама и ее свита, не возвращались из дворца, только заехал один оруженосец погрузил вещи на двух заводных лошадей, расплатился и скрылся в ночи. Городская стража сказала, что выпустила из ворот, за приличное вознаграждение, нескольких всадников, отправившихся по южной дороге. Погоню снаряжать не стали, объяснив себе, что у герцогини открылось кровохаркание и жить ей осталось дни, по этому и уехали гости скоро, спеша довезти ее домой, живую.

Как бы они опешили, если бы увидели утром, километрах в двадцати пяти на север от Парижа на берегу Сены живописную компанию. Четыре дюжих молодца жарили над костром, медленно поворачивая вертел, средних размеров кабанчика. Монах, саженого роста, расставлял на белом рушнике все необходимое к трапезе, иногда отхлебывая из горлышка ведерной бутыли. А в реке, несмотря на утреннюю свежесть и прохладную воду купались две наяды, нисколько не стесняясь присутствия мужчин, впрочем, те и не смотрели в их сторону, занятые своим делом.

Королевские приближенные еще больше бы растерялись, если бы вгляделись в лица этих речных дев. Одна из них была умирающая герцогиня Мария Медичи, а вторая ее молоденький юный паж. Лицо герцогини раскраснелось, тело, налитое молодостью и силой отметало всякую мысль о ее скорой смерти, да даже о возможности хоть какой-то болезни. Паж при более близком рассмотрении, как и предполагал Ногарэ, оказался миловидной девушкой, входящей в пору зрелости, и предполагающей распустится в дивный цветок. Они вволю наплавались и, выйдя из воды, подхватили махровые полотенца, а, завернувшись в них, с хохотом рухнули у накрытого стола.

– Микулица, дружочек, есть хочу! Уморил король. И сам уморил, глупостью своей и голодом уморил, – Она резким взмахом кинжала отрезала огромный ломоть жареного мяса и вцепилась в него белыми, как снег зубами.

– Вина налить? – С усмешкой спросил Микулица.

– Налей! А то там кто-то всех травит малыми дозами, яд им вино подсыпая. Я пить не стала. Это наверно этот холуй его, Гийом. Все сидел, принюхивался, прислушивался. Какую-то букашку из ведунов в зал запустил нас прощупать. Теперь наверно от головных болей та букашка на стены лезет. И поделом, не суй свой нос в чужой вопрос! – Она залилась смехом.

– Ты зря там с пророчествами по лезвию ножа ходила. Вдруг кто из этих новых магов был бы. Вдруг бы раскусили?

– Ты что братец! Я ж не весталка какая-то, чтобы ведунов, да упырей бояться. Ладно, ну их. Свору их от братьев храмовников хоть на чуть-чуть отвели, и то спасибо нам. Я не о том. Видишь Микулица там, на взгорке городок с ноготок, – Она показала полуобглоданной костью на север, – Эта деревенька зовется город Понтуаз. Ты гляди, гляди это в будущем родина твоя. Ты потом из этого городка приедешь в Париж и обоснуешься на улице Писарей рядом с Собором Парижской Богоматери, где мы молились вчера. Ты что опешил? Я ж не сейчас тебя посылаю. К тому времени эти все сотрапезники наши перемрут. Так что тебя никто не узнает. Разве только, кто из младенцев вчера запомнил, – Она опять рассмеялась, отхлебнула из кубка и продолжала, – Это после. Сейчас возьмешь Жанну, отнесешь ее к Сибилле на Кипр. Пусть науку постигает. Она нам теперь под ногами путаться будет. Через год заберем и отправим на Рюген в Аркон. Век живи – век учись.

– Может рано еще, – С надеждой спросил монах.

– Поздно скоро будет. Ты меня у переправы в Англию догонишь. У нас там дела теперь. Понял?

– Понял Мари, чего не понять, – Он хотел встать.

– Сиди. Я что тебе уголья в штаны насыпала, или ты думал, что мы эту малявку неучем с собой таскать, как сундук с нарядами будем. Нет. Она нам ровней нужна. Сиди. Не к спеху.

– Сижу, – Понуро сказал монах.

– Теперь тебе, – Мари, раскрасневшаяся от выпитого вина, от спектакля который дала королю, от победы над ищейкой Ногарэ, от жизни, повернулась к Жанне, – Микулица отнесет тебя к Сибилле. Гребень не забыла? Ресницами не хлопай и привыкай, что я знаю все. У этой куклы ты будущее предсказывать учиться будешь, в этом она Мастер. Значит, гребень ее не забудь, а то тут и Микулица не поможет, охрана у нее как цепные псы. Схватят… и с обрыва на корм рыбам, вроде как жертва богине. Скрутят и тебя и его. Так что, гребень держи при себе. Придете к ней, от меня привет передайте. Еще сейчас дам заколку нашу девичью, из Храма Артемиды, она поймет, что это не просьба, а почти что приказ. Кобениться будет, вы в голову не берите. Приказ – есть приказ. Останешься у нее, по этой заколке она поймет, что ты из разряда вравроний-дев. Те, которые воительницы, к которым сама Мать-Природа благоволит, и что тебя через Храмы любви пропускать не надо, хотя учить этому не возбраняется. Все смотри, всему учись. Сибиллу слушай. Она хоть и балаболка и на первом месте у нее… то, что не у тебя…. но все равно Совершенная. Мудра в своей науке прорицания, как никто. Учись тебе не одну жизнь, дай Бог, жить придется. Пригодится потом. Тебе Микулица, – Она повернулась к монаху, – Мое последнее слово оставишь ее и назад ко мне. Сибилла в тебе души не чает, и всеми силами залучить к себе пытаться будет. Оставь на потом. На ваш век хватит, – Она улыбнулась, – Ты пока мне здесь нужен. Полетишь за Жанной назад, потешишь подружку, если захочешь. Вопросы есть?