Евгений Панов - Час исповеди. Почти документальные истории

Два дня после службы выводил грязь и топил печку. Тепло, тяги никакой, печка топилась, что называется, «по черному». Замок врезал. Грязь ещё осталась.

Не ахти, какой угол, довольно запачканный и замусоренный, зато свой!

Зачем полез в эту авантюру? Настоящая дача. Спокойно, отдохнуть можно от службы, отдельная квартирка в лесу, вокруг свой брат, двухгодичник.

18 мая 1972 года

Сегодня «летают полеты», как выражается начальник щтаба полка, большой грамотей. Я бездельничаю, валяюсь в лесу на солнышке, подстелив свою техническую телогрейку. Не совсем, то есть, бездельничаю, продолжаю «вход в строй». Рядом валяются книги и тетрадь. Конспект становится тоньше – то туда листочек, то сюда, а не разбухает от знаний, как ему полагается. Хотя никто меня не торопит, людей хватает, техника работает,«безобразий не нарушают» (опять же он, подполковник Шелест!). Человек я пока вполне, на 100 процентов заменимый. До конца августа, покуда не уйдет Митяев, будет спокойно.

Старожилы считают, что повернуло на лето всерьёз. Бабочки летают. Травку кое-где можно заметить, пробивается потихоньку.

Хорошо все-таки, что целыми днями на воздухе. Загораешь, ветра обдувают, дождики поливают.

Леса тут кругом необъятные. Что ж, почти Карельский перешеек.

С печкой удалось справиться. Научился ее растапливать, и горит она прекрасно. Вчера нагнал жару, как в бане. На зиму потребуется 6 кубометров дров. Это всего 20 рублей. Напилить и наколоть можно за лето самим, в порядке физподготовки. Сейчас же с дровами смех и грех. Ходить в лес за ними лень, да и какие в лесу дрова? Сучья, ветки, они хороши для костра, а в печке быстро прогорают. Когда иду домой, собираю по дороге палки, доски, чурбачки, ящики. Почти все в округе подобрал. Даже корни сосен выломал, которые торчали. Разделывать все эти древесные отходы приходится ногами. Хороши для этой цели туристские ботинки.

Начфин дал аванс – 80 рублей. Еду в поселок за будильником. Все дело в будильнике – без него нельзя перебраться домой.

Пришлось вставать в половине шестого утра на полеты. Полеты – это когда совсем нечего делать, если, конечно техника работает. Тогда она летает себе, а ты сидишь. Я даже уснул на солнышке и проспал час.

Ну, зачем мы здесь нужны? Кому польза от наших дипломов, знаний и прочего? Злость и обида разбирают… Но так – редко. Чаще душа спокойна, она ни в чем и во всем сразу. Белеют ночи, носится вместе с ветром запах черемухи и в лесу пахнет ранним летом, какой-то травой, мятой, молодыми листьями, а чем конкретно – не разберу…

Митяев держался абсолютно независимо и, как мне казалось, в душе глубоко презирал армейскую среду и людей, с которыми служил два года.

Рассказывал такой случай с капитаном Самокрутовым, техником отряда:

– Неисправность. Я посмотрел – нужно опрессовку делать, наше все работает. Слез с вертолета, стою. Подбегает Самокрутов: «Ы…ы.. давай лезь, снимай…» (Самокрутов заикается немного). Чего я полезу, говорю, у меня начальник есть, я ему доложил. Он орать. Стой, говорю, где стоишь, или иди…

– Ну, и что было? – удивляюсь я. С тех пор вес Самокрутова заметно возрос, он сейчас потенциальный приемник инженера, и «тыкнуть» ему мало кто может.

– А ничего. Неисправность же не у нас была, это они должны делать опрессовку.

Пояснение: «они» – это группа ВД, вертолета и двигателей, группа голубой крови среди технарей, группа привилегированная. В нашей авиации основными, главными специалистами считаются специалисты по двигателям. Инженер полка, то есть, заместитель командира полка по инженерно-авиационной службе, подполковник – специалист по ВД. Инженер по эксплуатации, второй инженер полка, – тоже. Инженер эскадрильи – двигателист. Техники отрядов – тоже. Начальник ТЭЧ – аналогично… Майоры, капитаны. Между тем, по радио- или авиаоборудованию на весь полк, как правило, один майор, один капитан – начальник соответствующей группы ТЭЧ, а ниже старшие лейтенанты да лейтенанты. В нашем большом полку, правда, по авиаоборудованию было два инженера-майора, один по электронной автоматике и приборам, другой исключительно по электрооборудованию. Вот поэтому, в силу многочисленности своей и узаконенного главенствующего статуса группа ВД всегда «зажимает» и радистов, и «спецов», и оружейников. Чаще препирательства носят шутливый характер, но бывают случаи не шуточные, явно хамские случаи…

Итак, Митяев. Тепло отзывался он только о Кривоносе, величал его Андреем Филимонычем, всем остальным, кому можно, «тыкал», потому что все «тыкали» ему. Ни разу не видел я, чтобы он козырнул кому-нибудь. (Справедливости ради: с командиром полка мы с ним вместе ни разу нос к носу не встретились.) И еще Колька преспокойно нарушал форму одежды, ходил в комбинезоне, когда это было строжайше – приказом командующего армией запрещено.

На работе был не суетлив, основателен, методичен; к концу службы вертолет знал отлично, любил копаться в схемах и сломанных приборах. Сойтись мы с ним не сошлись, он по характеру, по-видимому, не способен был к тесному дружескому сближению, да и слишком мы разные люди оказались. Тем не менее первые три месяца я больше всего общался именно с ним, он и работе меня учил, и о людях рассказывал, и об армии, и о тех временах, когда меня ещё не было в эскадрилье. Но покровительственного тона по отношению ко мне он не взял, не выступал этаким старшим наставником.

Он закончил ЛИАП (Ленинградский институт авиационного приборостроения), коренной петербуржец. Четыре месяца до армии работал. Приехал в Прибылово семейным (сыну, тоже Кольке уже четыре года), а в армии обзавелся вторым сыном. Единственный из двухгодичников, он сумел получить однокомнатную квартиру в пятиэтажном доме, самую, правда, незавидную, угловую, на первом этаже, но все-таки для двухгодичника это было невероятным достижением! Объяснял он это случайностью: жил, мол, первый год в комната во 2-ом ДОСе, родился второй потомок – и как раз рухнул угол… В такой ситуации, да с семьей, да с новорожденным, не могли не дать ему пустовавшую «хорошую» квартиру.

Был он очень домашним, поклонником телевизора, газеты «Советский спорт» и исторических романов. Я приходил к нему несколько раз смотреть футбол, он ко мне несколько раз за велосипедом. Семью свою Колька звал не иначе, как «семейством», жену – «мамашей» (она звала его «папашей»).

При первом же нашем знакомстве он сказал мне:

– На двухгодичников здесь смотрят как на негров… Люди второго сорта.

Он пил очень мало, и на мой вопрос, почему все начальники в беседе с новобранцем вспоминали о горькой, ответил так:

– Здесь пьют все: от командира полка до последнего сверхсрочника. Но нужно пить умно. Если попадешься – будьте любезны, затаскают, год будут вспоминать.