Галина Болтрамун - Храм

– На таком витке умонастроений нельзя долго находиться.

– Нельзя, дорогой учитель, и я сразу отступаю. И, вопреки полынному привкусу наших последних дискуссий, прошу поверить, что я вам бесконечно признателен. Наше противоборство никогда не станет враждой, и я надеюсь, что вы примете мою благодарность.

– Я принимаю и вас тоже за все благодарю, и больше всего за эту беседу. Как всякий любящий, я был слеп, а теперь мне со всей очевидностью открылась горькая истина.

– Горькая истина лучше сладчайшего заблуждения.

– Не смейтесь. То, что я осознал, разбуравливает мое сердце: я понял, что нельзя претендовать на вашу симпатию или дружбу. Вами можно восхищаться лишь на расстоянии, вы никого не подпустите слишком близко. Ваша приязнь несказанно мне дорога, но она поверхностна, и это не то, чего я ожидал. Любимые ученики почти всегда преодолевают своих учителей. Но я не могу, подобно другим воспитателям, выразить надежду: ты далеко пойдешь, мой мальчик, тебя ожидает громкая слава. Вряд ли у вас будет слава, Арри, и я не знаю, что именно вас ожидает, и мне тревожно.

– Я легко могу прослыть, – глубоко вздохнул принц, – осквернителем морали или вовсе преступником. Хотя из истории нам доподлинно известно, что упорные одиночки, не принявшие мир в целом, никакого реального преступления не совершали. Как раз наоборот, бесчинства творят те, кто разглагольствует о благочестии и добродетели. Каждый неправедный судья заявляет, что руководствуется законом и правдолюбием, каждый тиран утверждает, что казнит невинных для блага народа и процветания государства. Подданные, закрепощенные привычкой и обстоятельствами, делают вид, что верят им, или, реже, верят на самом деле, власть имущим многое прощается. Непримиримую ненависть с жаждой жестокой расправы вызывают именно те, кто проповедует истины чистые, не связанные с обыденной корыстью. Я провижу причины этой ненависти, и если мои допущения верны, то она, к сожалению, неустранима. Мне тоже тревожно. И не только за себя.

– За Храм, я полагаю. Вас никогда не подавляла его глухая и полная затворенность? Я признаю, что все подлинно высокое часто обрастает злобными и глупыми баснями. Но я слышал от весьма почтенных лиц, что в обители нечто тщательно скрывается. Что именно? Согласитесь, что эссенции тайны в святилище не выветриваются.

В памяти юноши волнами прокатились публичные выступления служителей, четко всплыла его недавняя беседа с Досточтимым, и он произнес:

– Да. Но эта тайна вытекает из родников самого бытия, она не похожа на заговорщическое укрывательство.

– Я не буду спорить, тем более что не в состоянии. Но что же мне делать, Арри? Вы помните мои неоднократные резкие выпады против святилища Верховного Бога. Теперь могу прямо сознаться, что это происходило от неразделенной любви к нему. В тяжелые периоды жизни жребий служителей казался мне не только священным, но и очень завидным. Счастливцы! Их не гнетут никакие заботы, над ними не тяготеют ни обязанности, ни законы, они никому не подчиняются и никого не боятся. Каким блаженством было бы дожить свой век в этой обители! Однако я не дерзнул подать прошение о вступлении в братство; во-первых, потому, что некая сила внутри меня восставала против этого шага; во-вторых, и это самое главное, я был уверен, что меня не возьмут. И еще меня отпугивала мертвенная окаменелость в глазах служителей. Вы совсем не наблюдательны в быту, дорогой ученик, но, я полагаю, вы с утроенным вниманием улавливаете все константы и метаморфозы святилища. Заметили ли вы, что лица слуг Верховного Бога как бы затянуты непрозрачной пеленой? Они всегда приветливы и умеют улыбаться, но эти улыбки – приглашение в пропасть, а от их учтивости, как говорится, ни жарко, ни холодно. Нет, скорее холодно.

– Я заметил, что любое движение их мимики подернуто незыблемой статичностью. Служители – в каком-то аспекте продолжение Храма, его флаги и эмблемы, да, их безучастность ни на что не похожа.

– Вы это спокойно констатируете, – сокрушался философ, – потому что вы уже на пути к высокому предназначению, вы услышали зов. Вас позвали. Меня нет. Я тяжело пережил свою несостоятельность.

После небольшой паузы Арри спросил:

– Вы пытались обсудить ваши душевные метания с кем-нибудь в обители?

– Конечно. Для меня было очевидно, что не все мое существо принадлежит Храму, но я ожидал от него шага навстречу, я считал, что он должен помочь мне преодолеть мою косность. Наставлявший меня служитель был любезен. Он убедительно и с тактом, присущим лишь адептам Верховного Бога, старался донести до меня, что их святилище – это только один акт небесной воли, которая бесконечна. «Мы отдельная ступень на пути к неизбежности, – говорил он, – и существует много других манифестаций духа и способов его развития. Все они равнозначны нашему и несовершенны, как наш. Вы грезите о сплочении с Храмом, но боитесь нарушить дистанцию, его притяжение никогда не захватывало вас целиком. А между тем никто не отменял ваш собственный удел, лишь ваша галактика питает вопросы и запросы вашего эго и готовит их решение». Он рассуждал в таком ключе, говорил прекрасно, и, признаться, я был в тот момент безмерно благодарен ему, я принимал его доводы. Но позднее, когда улетучилась дымка магического храмного обаяния, мне стало понятно, что меня просто вежливо вытолкали.

– Вряд ли этот вывод правильный.

Ученый замолк, поддавшись новому приступу удручения. В воздушном массиве тихо переливались оттенки июльской ясности. Теплый ветерок слегка взъерошил курчавую зелень, цветы суматошно раскланялись и вновь застыли в изящных позах. На мгновение у Арри возникло страстное желание онеметь навсегда, не быть вынужденным производить значащие звуки. Но пока он – пленник фатальной динамики, а рядом – друг по несчастью страдает и ждет помощи. Что может дать одинокому нищему другой нищий? Только продемонстрировать свою добрую волю.

– С одной стороны, – заговорил Арри, – вам не дано безусловно принять Храм, а с судьбой можно только смириться. С другой стороны, в его огневых семантиках вы различаете светосилы истины и хаотично к ним порываетесь. Но разве Храм – абсолютное вместилище истины? Уймите свою обиженность, ведь на более высоком уровне вы сознаете, что получили верную рекомендацию. Вам не стоит мучительно одолевать разлад со святилищем, надо скоординировать свои «да» и «нет» и обрести устойчивость, насколько это возможно в нашей построенной на относительности мер Вселенной.

Философ молчал.

– Мне не легче, чем вам, – продолжал принц. – Вы считаете, что у меня есть привилегии, что Храм уже осенил меня своей благосклонностью. Все гораздо сложнее. Для меня этот объект священен и безальтернативен. Но есть ли среди возможных даров Храма хоть один, приносящий подлинное удовлетворение? Я не знаю. Я ничего не знаю, тут мы с вами в одинаковом положении.