Олег Лукошин - Владелец тревожности. Роман

– Ты мечтала о ком-то?

– Мечтала – громко сказано. Но некоторые мысли были.

– Например.

– Нет, я никому не рассказываю об этом.

– Ты вообще знала ли, что мужчины существуют? А то всю жизнь среди бабок прожить – много не узнаешь.

– Там и дедки рядом жили.

– Да что от них толку?

– Ну, физиологию узнать можно. По крайней мере приблизительно.

– Вот они тебя и испортили физиологией своей. Надолго вкус отбили.

– Никакого вкуса и не было.

– Одна, странна и холодна…

– Да, да. Прямо обо мне.

В разнобой, лазы не велики, но, скручиваясь, можно. Пульсация за прозрачностью. Ладонь проваливается и трещин не видно. Шары. Сверху и под – плоскости. Мрамор, искрящийся бликами рисунок постоянно вращается. Маятники отбивают ритмы, ещё слышны посапывания. Звери спят. Камеры просматриваются вдаль, сквозняки полезны и стены излучают тепло. Заботливые пальцы встречают ласково.

– Ну что, докину до другого берега?

– Докинешь, что тут трудного.

Он замахнулся, кинул. Камень упал в камыши на другой стороне.

– Э-э, еле-еле! Даже бульканье слышно. В воду упал куда-то.

– Я специально.

– Ну конечно, конечно…

– Смотри.

Взял другой. Этот улетел далеко.

– Браво, браво!

– Я в школе всех лучше гранату метал.

– А ну-ка я.

Она кинула, камень перелетел реку. Упал тоже за камышами.

– Вот, учись. Я гранату не метала, а как ты кидаю.

Ещё по разу давай.

Кинули ещё. Она – дальше.

– Ха, ха, ха, – говорила. – Что, утёрли нос!

– Я поддавался тебе.

– Всё, поддавался он уже.

– К тому же в воду интереснее. Брызги летят, шум какой-то.

Стали кидать в воду.

– Значит, ты меня в мыслях своих не видела?

– Не-а.

Линия, меж двух далей. Голуба, шевелится. Просмотры безмерными видятся, но лишь вблизи. При удалении округлости замыкают дуги. А сбоку – и выпуклость. Одномерные звуки – они виноваты. Когда жжение усиливается, рекомендовано затыкать уши. Из неровностей сложат названия, прикосновения ценны будут и позволяться не всем. За широтами разводы краше и если не слишком темно, можно различать цвета. Притяжение действует три четверти всей отмеренности. Из попавшихся редко кто выживает. Потому позволено лишь отчаянным, другие и не берутся совсем.

– Кто же тогда звал меня?

Столовая всё не появлялась. Пройдя указанный Иваном маршрут и не сделав вроде бы ни одной ошибки, Вадим её так и не обнаружил. На месте, где она ожидалась, стояла обычная жилая изба. Подумав, что может быть местная столовая так и должна выглядеть, он несколько минут безуспешно пытался проникнуть за забор, но собачий лай, доносившийся оттуда, убедил его в том, что это не так. Собака лаяла отчаянно. Он отошел от дома и в нерешительности встал посередине дороги.

Вадима трудно было назвать любителем поесть – к еде он в общем-то был равнодушен, но иногда – иногда! – приступы чревоугодия находили и на него. Особенно если последняя кормёжка была часов пятнадцать назад. Я вот например считаю, что любовь к еде зря отнесена к порокам. Любовь к еде, к азартным играм, к женщинам – ну что это за пороки?! Что в них предосудительного? А тем более еда… Вадим в последнее время питался крайне плохо. От неустроенности в личной жизни и быте. Одно время, правда, ещё при жизни в городе, лет пять назад, он питался очень удовлетворительно. Я ещё думал тогда: быть Вадиму толстому, как и мне. Но ошибался: тенденция та оказалась мимолетным всплеском. Сейчас ничего подобного и в помине не было – сквозь живот его, при некотором усилии, можно было разглядеть горизонт.

Осмотревшись по сторонам, Вадим решил пройтись до конца улицы. Конец улицы оказался и концом села – отсюда открывался вид на поля. Убранные большей частью, перепаханные, они уносились вдаль, до самого леса. Одинокий трактор рассекал их черноту. В хвосте его тянулся шлейф картофельного ряда – он был редок, картошки лежало совсем мало, и вылетала из трактора только грязь. В детстве, мальчишками, они бежали, бывало, за таким вот картофелеуборочником с вёдрами, подставляя их под картофельную струю. На полведра картошки, набранной таким способом, приходилось полведра земли. Учительница бегала за ними, интеллигентно ругалась и взывала к совести. Они разбегались, но потом снова становились вслед за трактором. Это надоедало в конце концов – приходилось всё время бежать. Начинали собирать картошку руками. Деревенские избы виднелись где-то вдалеке – тёмные, унылые. Своим видом они вызывали одну лишь грусть. «И как только можно здесь жить?!» – думал Вадим.

– Серов! – орала учительница. – Что стоишь?

Нехотя он садился на корточки.

– Размечтался, тоже мне! – негодовала она.

Учительница была совсем молоденькой, совсем глупенькой – лишь второй год работала в школе. Худенькая, в больших кривоватых очках с затемнёнными линзами, она грозно сверкала ими и всеми силами пыталась руководить детьми. Выходило у неё это неважно. Какое-то смешное имя носила она… Сейчас, сейчас… Элеонора Витальевна, точно!

Все старались залезть на грузовик – чтобы принимать вёдра, поплёвывая с борта на землю. Залезали самые авторитетные: круглолицый Сашенька или Тимур, у которого был ножик с откидным лезвием – он всегда носил его с собой. Вадим в авторитетах не значился, потому на машинах сидел не часто. Иногда всё же удавалось. Там было неплохо: намного легче, чем внизу, веселее. И, что самое главное, Света – да, да, та самая Света с бездонными глазами, тонким носиком и чёрными элегантными бровями, которые она уже тогда выщипывала, почему-то чаще других протягивала своё трёхкилограммовое ведёрко именно ему. При передаче случалось, что рука его задевала её нежную ладошку, и Света совсем не торопилась убрать её. Едва уловимо она улыбалась, смотрела на колёса, а потом, когда он возвращал ей пустое ведро, на два долгих и жгучих мгновения вскидывала свои глаза на него. Он всегда смущался, невольно отводил глаза и очень злился потом на себя за это. Ждал следующего раза, чтобы взглянуть потвёрже, понаглее, но снова оказывался бит удивлённо-наивным взором малолетней Клеопатры. Как-то раз он всё же взглянул на неё твёрдо, очень нагло, с ухмылкой – ему удалось, и она смутилась, но потом почему-то – почему же, почему? – он чувствовал в себе горечь и сожаление. Да и Света не так охотно передавала ему потом вёдра – бывало, что они доставались и другим.

– Всё Серов, слезай с машины! – кричала ему Элеонора Витальевна, поправляя сползавшие на нос очки. – Твоё время вышло, другие тоже хотят.

Он покорно слезал и становился на ряд. На тот же, где собирала картошку и Света.

Вёдра на такие мероприятия он брал редко. Одно потерялось как-то, мать вопила – проще было без них. Он вставал тогда с кем-нибудь в пару, конечно же с девочкой – у них у всех были вёдра – и чаще всего девочкой этой становилась Света. Был он, впрочем, не единственным ловцом удачи – Сашенька тоже оказывал ей свои специфические знаки внимания. «Держи бомбу!» – орал он, подкидывая ком земли. Да и Тимур то и дело доставал свой ножик, чтобы метко проткнуть им ни в чём не повинную картофелину. Сашеньке она отвечала лишь «Дурак!» и гордо отворачивалась. Тимурин ножик прельщал её – на рукоятке его было изображено хитрое заграничное слово, от соблазна посмотреть, как храбрый Тимур разделывает очередную картофелину, удержаться было трудно – но, как ни странно, компанию Вадима она предпочитала охотнее.