Олег Лукошин - Владелец тревожности. Роман

Откуда-то из-под стола он достал лист бумаги.

– Как говорите фамилия ваша?

Они вышли на улицу.

– Да-а-а, – потянул Иван, – облом.

– Да я и не рассчитывал особо, – сказал Вадим.

– Не, он всё же чмо. «Специальности у вас нет…» Да тут хоть один бы со специальностью был! Захар вот может только, да Павлик. Ну, у Салавата ещё есть какая то. А так – ни у кого ведь. У меня, и то вон нет.

Стояли на крыльце.

– Ладно хоть отпускные получил, – улыбнулся Иван, – а то без толку бы мотались.

Вадим покивал.

– Ну, что делать будем? – спросил его Иван.

– Обратно пойдём.

– Ты думаешь?

– А что ещё?

Поджав нижнюю губу, Иван смотрел куда-то вдаль.

– Тут бы ещё сходить мне в одно место, – задумчиво произнёс он.

– Сходи.

– Да дело больно деликатное…

– Сходи, я тебя здесь подожду.

Иван перевёл взгляд на него. Что-то обдумывал.

– Да, – сказал наконец, – ты меня подожди, но не здесь.

– А где?

– Вот сейчас пойдёшь по этой улице, и вон у того зелёного дома повернёшь налево.

– Зачем?

– Повернув, пойдёшь прямо. Прямо, прямо, прямо, никуда не сворачивая. Упрёшься в улицу. И вот не ней, двумя-тремя домами правее, находится столовка. Там ты меня и жди. Понял маршрут?

– Понял. А ты скоро?

– Ну, как получится… На вот, возьми деньги, купи там себе что-нибудь пожрать. Пиво, может, будет. За более крепкие не берись пока.

– Я и вообще браться не буду.

– Ну, это посмотрим… Что, диспозиция ясна?

– Угу.

– Ну давай тогда. Мне в другую сторону. Как только смогу – сразу к тебе присоединюсь.

Они разошлись. Дойдя до зелёного дома, Вадим повернул налево, минут пять шёл этой дорогой, до тех пор, пока не уткнулся в пересекавший её ряд домов. Столовой, однако, здесь не оказалось. Он осмотрелся по сторонам, тщательно вглядываясь в каждый дом, но ни один из них столовую не напоминал. Спросить было не у кого – улица словно вымерла. Он решился повернуть направо и пройтись по этому ряду, полагая, что возможно Иван ошибся и столовая находится не двумя-тремя домами правее, а десятью-пятнадцатью. Сапоги вязли в жиже и слетали с ног. Вадим жалел теперь, что надел их на простой носок. Нудный мелкий дождь всё не прекращался.

Река небольшая, мелкая. Вода мутная, на поверхности слой листьев. Никакого движения.

– Раньше река была шире, – она сидела на краю, свесив ноги. – И бурная. Я в детстве купалась – течением сносило.

– Сейчас все реки высыхают.

Он стоял сзади, облокотившись о перила. Деревянные, прогнившие – они шатались от прикосновений и каждую секунду норовили рухнуть. Мосток тоже был стар. Две доски отсутствовали, металлический каркас заржавел. Краем своим мост едва достигал воды. Должно быть, раньше он выдавался глубоко в реку, теперь же окружало его грязное месиво водорослей – вся прибрежная полоса заросла ими.

– Там, где я жил раньше – там тоже есть река. Намного шире этой. Настоящая, большая река. Но и она становится всё меньше. Ребёнком я едва мог разглядеть противоположный берег, а сейчас – вот он: кинь палку и она долетит.

– Это потому что в детстве всё кажется больше. На самом деле река осталась такой же. Мне раньше наша деревня тоже казалась огромной. Сходить на другой конец – это всё равно, что съездить куда-то. А теперь ясно, что она совсем крохотная.

Безрассудность по каналам в створ. Сзади не видно лица, не видно глаз. Силуэт застывает, застывает каждый миг и можно вырезать трафареты. Наклеивать в альбомы.

– Значит, эта река тоже была такой всегда.

– Наверное.

Обернулся. Не улыбка, нет.

– Ты чего стоишь? Садись.

Он сделал пару шагов. Она подвинулась.

– О-о, холодно как!

– Это железка холодная. Ты на доску передвинься, чуть назад.

– Тоже холодно.

– С непривычки. Я вот место насидела – мне совсем не холодно.

– Да ты просто тёплая.

Повернулась на мгновение, тут же назад. В профиль и анфас – по-разному. Сбоку – проще, чем прямо.

– Тань!

Снова поворот.

– Вот посмотри на меня сбоку, а потом прямо. Какую разницу видишь?

– Разница большая. Сбоку второго глаза не видно.

– Ну а выражение? Что-то меняется в выражении?

– Не знаю, ничего не замечаю. В профиль лицо чересчур вытянуто. Нос длинный. А выражение такое же.

– Какое?

– Глупое.

– Глупое?

– Ага. Наивное такое. Доверчивое. На что-то обиженное ещё. Ты на кого обижаешься?

– Ни на кого не обижаюсь. Да и не на кого – я ни с кем почти не общаюсь.

– Значит на меня.

– А на тебя за что?

– Ну, мало ли. Есть какие-нибудь причины.

– Ты глупости говоришь. Если я и обижусь на тебя, то в самую последнюю очередь. А пока повода не было.

– Ну, значит будет скоро. Я ведь такая – не могу, чтоб всё нормально шло. В школе я со всеми подругами перессорилась, теперь вот на почте со мной никто не разговаривает.

– Это же здорово! Если б со мной на работе никто не разговаривал, я бы может и не уволился.

– А ты кем работал?

– Оператором котельной.

– Сложно?

– Да нет… Это последняя моя работа была, до неё много сменил.

– Ты у нас – перекати-поле. Цыганская душа. У тебя среди предков цыган не было?

– Нет вроде.

– Скрывали, наверное, свою национальность.

– Всё может быть. А у тебя в таком случае, что за национальность, если только к одному месту тянет?

– Меня не тянет к нему. Я деревню и не люблю вовсе. Просто кроме неё ничего не видела.

– А хотела бы поездить?

– Приглашаешь?

– Я тебя только до разъезда отвезти смогу. И то на велосипеде.

– Что так скудно?

– А на какие шиши возить тебя?

– Ну вот, а я думала кавалер богатый нашёлся.

– Ну, на книжке есть у меня кое-что. На жизнь хватает пока, но по заграницам ездить – нет, конечно.

– А ты бывал за границей?

– В Венгрии.

– Ух ты!

– В детстве. С родителями.

– Хорошо в Венгрии?

– Я плохо помню.

– Такой маленький был?

– Восемь лет. Ну, озеро Балатон помню, по Будапешту нас возили. Правда сам Будапешт не помню уже.

– А я только в райцентре была. Смешно, да? Это сказать кому – засмеют.

– Что, в деревне путешественники такие?

– Нет, большинство тоже дальше райцентра не выбиралось.

– Никто тебя о такой ерунде спрашивать не будет.

– Взглянут – и не рискнут, да?

– Просто слова позабудут перед такой красавицей.

– Это ты смеёшься так?

– Что ты!

Смотрели. Смотрели. Она не выдержала, отвернулась. Он выражал искренность, он старался. Искренность – всех труднее.

– А вот я не скажу, что ты красавец.

– Не скажешь?

– Нет.

– Никому-никому не скажешь?

– Просто ты совсем не красавец.

– Раньше был.

– Раньше – может быть. А сейчас – годы не те уже.

– Старый?

– Старый, жалкий. На весь свет обиженный. Нет, ты не тот, о ком я мечтала.