Раиса Кучай - Обними меня, Завтра! Повести, рассказы

– Как ты смотришь на то, что Алекс собрался уехать в теплые края? – спросил Борис у отражения Грига. Отражение сморщило лицо, словно от зубной боли.

– Смотрю с сомнением, – сказал Григ и, не говоря лишнего, устремился за двери в лабиринты отделения. Из коридора, ведущего в перевязочную, выкатился навстречу Григу на коляске полуголый весь облепленный коричневым лейкопластырем Сашок; он, уступая дорогу озабоченному хирургу, резко приткнул коляску к углу, вслед бросил «здравствуйте!», не дождавшись ответа, прокрутился на месте. Нога Грига уже толкала двери тринадцатой палаты.

Женщины встретили Грига приветливо. Он же, сделав два шага и оказавшись у кровати больной Облизаловой, зло бросил:

– Почему не мне жаловались?

Надежда от неожиданности так и осталась лежать с открытым от удивления ртом, прикрываясь, словно от удара, одеялом. Наконец, набрав достаточного количества воздуха, в ответ произнесла:

– И долго ещё Вы хотели это терпеть?

Соседка поддакнула, поднимая с кровати отдохнувшее тело и располагая его в вершину удивленного происходящим логического треугольника.

– Все же возмущены и даже медперсонал, она только смелее других оказалась, – сказав это, Казаринова пошлёпала к своей кровати, присела с выдохом – «Ну и Григ!»

Этот демонстративный выдох еще более распалил Грига.

– Кто здесь за вас в ответе – вы сами или я? Если вы – то до свидания, распрощаюсь сейчас же.

– Мы вообще здесь никому не нужны. Так получается? – проявилась вредность старушки Разуваевой.

Белый колпак, активно пожиравший лоб Грига, предупредительно завис над бровями и, кажется, этим постарался усмирить активность старушки. Наступило молчание.

– Лучше я уйду – у меня давление 160 на 110. Всю ночь не спала. Не готова я к операции, – с места выкрикнула Казаринова.

– Вы посмеете уйти?

– Послушайте, Григорий Григорьевич, мы здесь словно приговорённые, если в этом храме страшный суд творится, то лучше с собой в миру оставаться.

– Беру! – прервал возмущение Григ, повернувшись к дверям, сделал отмашку в сторону Казариновой, вышел.

– Получается: нас выдала операционная сестричка, которая больше всех возмущалась, – вслух размышляла, приподнимающаяся на своей кровати, Облизалова. Казаринова поддакнула, старушка Разуваева начала «песню» про совершенное игнорирование претензий от старых людей.

Из коридора доносился шум, он с каждой минутой нарастал. За дверью кто—то прокукарекал. Шум прекратился, а кукареканье стало повторяться.

– Да уж встали все. Для кого будильник—то запел, – проворчала всегда одетая в пестрый фланелевый халат старушка Разуваева и пошла в коридор искать шутника. Она вернулась с новостью, одинаково изумившей всех соседок по палате.

– Петушок объявился. Отпрашивался на два дня домой.

Соседки ждали продолжения, дождались. Старушка, остановив собственное умозаключение от увиденного, прошла к своей кровати, удобно уселась, продолжила:

– Так прозвали адвоката. У него травма головы. Видела несколько шрамов. Говорят: он не только кукарекает, но и лает. Сейчас все собрались у перевязочной к нашему Григу. Да, не повезло человеку.

– И не только ему, – сказала справедливая и придирчивая Надежда.

Женщины некоторое время посидели молча, каждая осмысливая причинно—следственную связь нового явления, которое, возможно, потребует особенного участия.

– Интересно, как его терпят в палате? – спросила себя Надежда.

– Он же в люксе здоровье поправляет, – ответила Казаринова.

– У меня был жених. Остался как—то ночевать. Просыпаюсь ночью от лая. Выхожу из спальни в гостиную. Лежит мой жених на диване и вроде спит. И вдруг опять лай. Наклонилась к нему. Точно – он. То скулит, то лает, как дворняжка.

– Может, жениться раздумал, вот и придумал – как отказать, – съехидничала старушка. Логика у старушки была, на удивленье, точной.

– Надо же! А я вправду подумала, что жених с большими изъянами и ему отказала в дружбе, – честно призналась Казаринова.– А получается, что подобные травмы характерны для правоохранителей. Жених в прошлом был милиционером.

Темы выбирались отвлекающие от предстоящих операций, особенно нелепицы личной жизни.

Раздался настойчивый стук в окно. Надежда и Зина повернулись на стук.

– Миленькие наши! Прилетели на завтрак? Что—то завтрак сегодня запаздывает, – облокотившись на подоконник, Надежда гладила пальчиками стекло, казалось, что гладила воркующих голубей, и оправдываясь, приговаривала:

– Скоро, скоро покормлю вас. Зин, может, зря мы их приручаем? Не вечно же нам здесь оставаться, – сказала так и тут же пожалела о сказанном.

– Не сомневаюсь – они к своему порядку любых опекунов смогут приучить.

Зина подошла к окну. Вглядываясь в иную жизнь, обрамляемую большим белым оконным проёмом, тоскливо вывела:

– Интересно, успеют достроить Храм?

Даже старушке Разуваевой этот вопрос показался не ко времени скверным; она поморщилась и покачала головой, словно сказано было что—то запрещенное и грешное.

– Даже в качестве наблюдателя не хотела бы здесь задерживаться, – эту просьбу Надежда направила семье голубей, которые, обращая на себя внимание, соскальзывая и срываясь с узкого оконного козырька, натыкались друг на друга.

Да, грешно в этих стенах гадать на то, – кто счастливее, да и вообще грешно гадать.

Схлынула очередь у перевязочной, пошел готовиться к операциям Григ. Две женщины задержались у перевязочной. Они, провожая взглядом Грига, продолжали обсуждать лечебный процесс и его главного героя. Женщина в пижаме, со скрытыми от посторонних глаз дефектами – повязками, старательно разбавляла восторги собеседницы в синем бархатном халатике более сдержанными похвалами. Их разговор становился все громче и откровеннее.

– Как повезло, что к Григу попали!

– Да, действительно!

– Как такого мужика не полюбить?

– Это же – необязательно!

– Где ещё такие мужики водятся?

– Где—то водятся!

– Как бы хотелось его обнять!

Женщина в пижаме пригнулась, сжалась. Чтобы приглушить дерзкое признание собеседницы, дёрнула рукав синего бархатного халатика.

– Что ты такое говоришь? Тише – услышат!

– Каждой бабе я бы пожелала такой смелости, – ещё громче высказалась моложавая кругленькая женщина в бархатном синем халате. Заметив в дверях любопытствующие лица, призывно выкрикнула: – Девки! Как жить—то хочется! И любить хочется!

На крик уже спешил, активно взнуздывая свою коляску, Сашок. Он катил свое тело, виртуозно увёртываясь от препятствий: почти всегда расставленных вдоль стен дежурных каталок, стульев, похожих на песочные часы колб приборов, хозяйственных корзин, столов и стеллажей. Сашок здесь самый бодрый, самый позитивный и самый оптимистичный человек. Он ко всем задирается, со всеми дружит и всякого привечает. Иногда слишком демонстративно. Он торопится быть везде, во всем поучаствовать.