Вадим Лёвин - Скульптор-экстраверт

С твердостью и решимостью в голосе резанул мне по ушам генерал, так резанул, что я даже вздрогнуть не успел, а лишь обратил внимание. Он это сказал с такой решимостью, с таким выражением лица и таким допотопным тоном, что создалось полное ощущение того, что он шел к этому решению всю свою сознательную жизнь. И ему теперь предстоит генеральное сражение за это его Ватерлоо, за этот свой выбор.

– Олег Иванович, я не ослышался, в норе, именно так вы и сказали. В норе?

– Да… В норе! – Решительно повторил генерал. Но мне после этих его слов стало немного неловко за самого Олег Ивановича. И все потому, что эти слова были произнесены им с интонацией полководца и победителя, а вот внешний вид его и дрожь в голосе никак не соответствовали той решимости, с которой это было сказано им вслух. Голос генерала ни капельки не соответствовал его выражению лица… Точнее, наоборот, очень даже и соответствовал болезненному выражению его лица…

И оттого, когда он произнес эту фразу и помолчал, выдержав небольшую паузу, то сам премного растерялся и пристыдился своей интонации. Ведь он, в отличие от многих, был не глуп и все понял и ощутил на себе. А когда понял и ощутил – то сразу же и сник. Лицо Олега Ивановича скисло, а вспыхнувший было взгляд потух… Генерал присел на корточки… Он безнадежно проигрывал свое последнее сражение – за участок земли в две сотки, он проигрывал сражение, даже не начав его…

– Что так, Олег Иванович, почему один?

– С некоторых пор мы перестали с Дианой друг друга понимать, она не хочет здесь жить, она хочет жить в Москве на Арбате в квартире…

– Так что, вы действительно один здесь будете жить, если участок с норкой прикупите? Я решил сменить тему разговора и попытался обратить в шутку свои слова.

– Да, один!..

Генералу было явно не до шуток… Какие уж там шутки, когда смерть дышит в спину и земля уходит из-под ног.

С минуту-другую мы молчали… Генерал расслабился, достал из кармана пачку с сигаретами. Прикурил и с первым же глотком табачного дыма закашлялся до хрипоты, так что весь содрогнулся и слюни ртом пошли…

Я несколько раз постучал ладонью по его спине. Генерал прокашлялся и поднял голову. Его глаза прослезились, а морщинистое пожелтевшее лицо раскраснелось от напряжения, как у рака…

– Спасибо, Вадим…

– Олег Иванович, а стоит ли это делать, врачи разрешают? Я уперся взглядом в сигарету.

– Да нет, категорически запретили. Строго-настрого запретили, но я думаю, что две – три сигареты в день можно себе позволить, это моему здоровью вряд ли уж так сильно повредит. А, Вадим?

Генерал задрал голову и с лукавинкой во взгляде посмотрел на меня…

– Ой ли, что две – три?!

Я улыбнулся Олег Ивановичу в ответ на его хитринку в глазах.

– Ну не две, ну с пяток!!! – Олег Иванович ответил мне улыбкой на улыбку.

– Ну, с десяток!!! – Вторил я генералу.

Олег Иванович смотрел на меня желтыми прореженными зубами, снизу вверх, и тоже улыбался, широко раскрыв рот, точно что дворовый мальчишка или же видавший виды ЗЭК. Между нами не было границ, мы потеряли скованность в общении и стали на какой-то момент друзьями. Как жаль, что мы сбросили маски лишь за три недели до кончины генерала…

А может, ради вот таких вот, задушевных и ни к чему не обязывающих разговоров, взаимных улыбок и случайных встреч в осень позднюю на берегу озера нам и стоит с вами жить…

Но как дождаться подобной улыбки от генерала гордого, и когда она на него снизойдет… Думаю, чем раньше, тем лучше это будет для него и для всех нас…

Но предо мной сегодня то стоял, то приседал на корточки потерянный в своем одиночестве интроверт. Генерал запаса, так и не ставший к концу жизни и тенью подобия общительного экстраверта. Он умирал, как и жил, – генералом. Несмотря ни на что, он держал и хранил в себе генеральское достоинство. И никакие внешние атрибуты и признаки не могли сбить меня с толку… Характер не пропьешь!

В этом человеке до последних дней осталась железная воля, но что толку от воли железной, когда дни сочтены…

Я стоял и смотрел на генерала, считавшего поштучно то количество сигарет, которое ему было отмерено судьбой выкурить за оставшиеся три недели. Жалкое зрелище, надо признать. Этот гордый, прегордый-генерал – гордый-гордый преинтроверт… К этому году остался один… Один-одинешенек…

Генерал жил в последний год в огромном загородном доме, холодном и чуждом ему доме, чуждом по устремлениям его души. Кто захочет умирать в одиночестве в холодном доме и холодной постели? Но что он мог поделать с этим, если сама жизнь привела его к столь печальному и плачевному итогу. Он обречен был стать генералом с рождения и оставаться таковым до последних дней. Обречен – самою гордостью своей…

И стоило ли в таком случае ему отдавать всю свою жизнь делу войны, какой был смысл в такой жизни, стоило ли «бисер метать»? Да и вообще, зачем ему была дана жизнь? Неужели и вправду она была дана Олегу Ивановичу лишь для того, чтобы, стоя на краю пропасти, выкуренные им сигареты подсчитывать – поштучно, а не Суворовым или Наполеоном, на худой конец, стать… Но здесь опять же всплывает вопрос вопросов… А о чем, собственно говоря, думал гений из гениев пред смертью своей на острове далеком? Может, он тоже о сигарете, им не докуренной, думал или же о разговоре задушевном и улыбке дружеской и поддерживающей его в минуту отчаяния.

И если это так, и это похоже на правду? И что тогда? А тогда все теряет какой-либо смысл вообще. И наступает – катастрофа, катастрофа бытия!!!

Зачем нужны были эти войны бесконечные и эти жертвы многомиллионные, в общем и в частностях? Неужели и вправду для затяжки его последней и взгляда его последнего к небу самому!!!

Поговорив с генералом с полчаса или около того, я попытался откланяться и распрощаться с Олегом Ивановичем…

– Вадим, что, уходишь?

– Да, Олег Иванович. Темнеет. Надо дровишек из сарая в дом занести, до темноты успеть…

– Постой немного, докурю последнею и пойдешь… – генерал приуныл, а его голос погрустнел и опечалился.

Со стороны озера подул сырой и пронизывающий насквозь ветер. Огонек на кончике сигареты то и дело воспламенял после очередной затяжки генерала. На фоне спустившихся на землю сумерек огонек от сигареты был очевиден и особенно ярок. С каждой новой затяжкой огонек приближался к пальцам генерала, все ближе и ближе. Огонек все больше и больше ограничивал меня во времени и пространстве. Вот – вот он начнет обжигать огрубевшие за семьдесят лет пальцы. Олег Иванович сделал последнюю затяжку, бросил окурок под ноги, решительно встал и затушил его, растерев ногой о землю. Перед тем как отойти от Олега Ивановича, я заглянул в его глаза. Взгляд у генерала был в этот момент потухшим.