Алексей Шепелёв - Maxximum Exxtremum. Новое издание

На следующий день Санич отправился её провожать домой: ночью он, оказалось, всё-таки на неё залез – вернее она на него! Оттуда он вернулся к себе домой, по выражению его мамы, «весь в засосах, вся шея чёрная, надо же так уделать», а О’Фролову сказал (он мне передал): «Я её не могу больше видеть», после чего они стали играть втроём.

Я потом поинтересовался, не отозвалась ли она как-нибудь обо мне – любопытно всё же – как и ожидалось, её я взаимно не впечатлил – с беглых слов того же доверенного ОФ, на вопрос: «Как тебе наш Леонид?» она лишь зевнула: «Какой-то он самообдолбаный» (или, кажется, даже «самообдолбленный» – хорошо хоть не «самоудовлетворённый»!) – да-да, дорогие мои, самым будничным тоном – как будто каждый день заполнен у неё скучнейшим общением с гениальными людьми!

Это был единственный раз, когда я в этом году видел Зельцера.

Наконец-то сложились все обстоятельства, сплылись все три кита, на которых смогла обосноваться эта бестиальная история: О’Фролов ушёл в армию, пришла весна, и «репорюкзачок пустил в меня свои корни» – иными словами, самоустранились все внешние факторы сдерживания: ОФ, как существо воинствующе асексуальное, вечно направляющее в русло чисто русского бражничества; оженившись, ушла со сцены Репа, бывшая в нашем тесном сообществе воплощением всего мною недостижимого в этой сфере – как-никак «секс-символ филфака»; зима, как вы знаете, тоже не способствовала романтическим поползновениям… Теперь я начал вполне сознательно заниматься тем, чем хотел всю жизнь – искать любовь свою, воплощённую в конкретном маленьком существе другого пола, или, в терминологии Санича (ну он-то меня хоть и не понимает и не поощряет, но вряд ли сдержит: он сам подвержен моему духовному влиянию), ухлестывать за мохнушечками…

Первого мая, как и условились, я ждал в своей «берлаге» Санича. Курение и вода в ведре кончились, холодильник сломался, поэтому и еды нет, мрачно, душно и прохладно в моей а-ля Раскольникофф каморке, в туалет охота – но пойти куда-то – хоть куда – туда, вовне, где вроде бы всё есть: пространство, время и занятия, где ярко и жарко, всеобщий праздник весны, труда и отдыха – это представлялось совсем невозможным. Я уже на себе ощущал эмоциональный солипсизм набоковского героя, которому казалось, что каждый раз, когда ты собираешься выходить, к двери спешно пододвигают в виде какого-то помоста на колёсиках и подпорках весь этот «бесконечный и вечный» мир.

Как очнуться ото сна, преодолеть его инерцию? – в том числе и буквально – почти всю ночь я не сплю, хотя вроде и не работаю, как наш любимый Достоевский – так, мучаюсь, иногда вскакиваю, записываю какие-то невнятные строчки… – однако полдня я, как и «Федя» в воспоминаниях его молодой супруги, нахожусь в подавленном состоянии и не могу ничего делать. С другой стороны, там меня никто не ждёт и ничего не волнует, к чему бы можно было стремиться. Разве что к исследованию колец Змия… или к Инночке?..

Внезапно раздались спасительные дурачие удары в дверь – пришёл Санич. Без сомнения, надо было выпить, но также неплохо было бы и закусить: я хотел есть, и Саша, как ни странно, тоже и даже очень. Пошли к Репе, хотя было рано.

Может Репинка чего-нибудь подаст убогим в честь праздничка, понадеялись мы. Но она, конечно же, не подала, а бутылку «Яблочки», принесённую нами, с радостью поддала. Тут я поведал, что у меня есть мясо, приготовленное специально для отбивных, его нужно только хорошенько промыть, отбить и отджярить. «Тащи, – приказала Репа, – щас всё отобьём, только быстрей – пока дома никого нету». Довольно долго мы намекали ей в пороге, что неплохо бы к мясу винца и что у нас нет денег, и, вдоволь отяготив, она наконец дала нам на бутылку портвейна.

Репотёща застала процесс в самом разгаре: три долбомана стояли за кухонным столом в ряд: Саша доставал из провонявшего мешочка и мыл, поливая из кружечки (воду отключили), Репа отбивала топором (молотка не было), причём ей было «сподручно» острым концом, я обмакивал в яйце, разведённом водой (молока и муки в этом доме не оказалось), и нажаривал, а одновременно ещё резал лук… В воздухе стоял шмар, на столе – ополовиненная бутилочка…

– Ой-йо-йой! – всплеснула руками она, и тут же вышла.

– Никому не дам. – Репа закрыла двери и приказала нам: – Быстрей выполняйте, и давайте одновременно пожинать!

– Что же ты, сыночек, сынку?.. – Для проформы упрекнули её мы, с жадностью и радостью набивая рот пожалуй одной из самых приятных в мире субстанций – горячим мясом, вином и репчатым луком с перцем – чисто по-мужски (для плохих девочек сообщаем: то же, что и курнуть конопли и запить горячей спермой).

Репа довольно урчала, по своему обычаю громко чавкала, но это выходило у неё как-то благозвучно, даже приятно. Вот-вот должна нечто изречь, думали мы, нечто непотребное, наподобие: «Да в рот копать всех этих радетельниц, родительниц и рожениц!», но она, благостно улыбнувшись и потянувшись, явила: «С родителями надо жить дружно, не то что вы, ослята». Мы с Саничем несколько смутились – точно ведь яблочко камнем в наш огород, в наш сад родительских скал. «Кот Реполеопольд», – шепнул я Саше, пока Репа отлучилась. – «Мажор …ев, – вторил он, – это всё лицемерие» – «Репоконфуций – мистер Двуличие!» – «Семья, работа, дом – «знаем мы ваши причины!» Не только поев-выпив, но и почесав языки, мы были довольны. Осталось только одно, всегда пропагандируемое как удовольствие, но на самом деле для…

Тут пришёл О. Седых – тоже натуральнейший дебилок, природный недоносок, бьющий об голову бутылки, легенда филфака и наш товарищ. С ним была некая подружка – согласно плану Репы, мы должны были все вместе навестить репожену в роддоме, а потом со спокойной совестью пойти в «городской парк отдыха и развлечений», и, «затерявшись в толпе, попытаться незаметно обожраться за счёт Седыха».

В пороге я наткнулся на знаменитый репорюкзачок – чёрный, удобный, судя по нашивке, Erebus – хочется даже поблагодарить сию фирму – неоднократно выдерживал в себе – какие там литры объёма! – по 10 бутылок – он был поистине незаменим, ведь затаривались мы практически ежедневно – таким манером в нём, согласно легенде, перебывали все напитки города Тамбова, а сам он, по словам хозяина, бывал и в Москве, и в Питере, и в Томске, и в Омске, и в Новосибирске. Репа никогда с ним не расставалась – во всех своих не прояснённых до сих пор похождениях – пока не женилась и не стала ходить на работу в костюмчике и галстуке с какой-то уёбищной папкой под мышкой. В общем, золото-золото раритет, а не рюкзак.

«Отдай, сыночек», – сказал я с мольбою в голосе. Репа замялась, затем начала перечислять все вышеперечисленные достоинства и заслуги оного, и я уж было потерял надежду…