Катя Райт - Ангелы не падают

– Готов, на все сто.

Уверен, Чак не будет в восторге. Долгое время он убить меня был готов, чтобы я сошел с дистанции. И вот я сошел – какая радость для Чака. Они с Ванессой в один день стали звездами первой величины. За год свыклись, наверное, с этим положением. Я думаю о Чаке, но понимаю, что это лишь защитная реакция, чтобы не думать ни о чем другом, что причиняет боль и выводит меня из равновесия. Но сегодня, видно, не мой день.

– Раз мы договорились, – продолжает Грэм. – Еще кое-что. Наш предстоящий тур, я тут подумал…

Он вдруг начинает мяться, подыскивая слова. Грэм Донс смущен и как будто растерян – эта картина дорогого стоит, и в другое время при других обстоятельствах я бы с удовольствием посмотрел на это. Года два назад я бы заплатил, чтобы на это посмотреть. Но сейчас все идет к чему-то, чего я предпочел бы избежать. Я не успеваю построить догадки, и Грэм продолжает.

– В общем, Нил, я хочу посвятить гастрольный тур Энджи. Все же год прошел… И она…

– Год прошел месяц назад, – как могу спокойно и холодно поправляю я.

– Да, да, – соглашается Грэм. – Так ты не против?

– Ты бос…

– Нил, я спрашиваю тебя, потому что знаю, как для тебя это важно…

– И если я скажу, что против, ты оставишь эту идею?

– Так ты против?

– Нет. Делай что хочешь.

– Отлично, Нил! – Грэм хлопает меня по плечу, очень по-дружески, с искренней поддержкой. – И эта журналистка, Софи, как она тебе?

Я пожимаю плечами.

– Она делает репортаж, какие-то у нее там идеи. Будет писать про ведущих артистов, про тебя, – Донс улыбается, и теперь улыбка эта расползается по швам. – Про Энджи спрашивала. В общем, я сказал ей, чтобы обращалась к тебе по поводу Энджи, если что, окей?

Я киваю. Мы прощаемся.

У меня тренировки до вечера. До изнеможения. До состояния, пока я ни буду валиться с ног, пока руки не будут болеть от канатов и брусьев. Работать, работать, не останавливаться. Только так я могу выжить.

Чак возвращается от Грэма невеселый. Он входит в зал как раз, когда я спускаюсь с пилона. Чак бросает на меня злобный взгляд. Никто еще не знает, кроме меня и Чака. Открытые конфликты между артистами строго запрещены. Значит, будем конфликтовать закрыто. Не в первый раз – все мы тут одна семья, все мастера скрытой конфликтологии.

– Поздравляю, Нил! – кричит Чак, чтобы его дружеский тон непременно услышали все, – С возвращением!

– Спасибо, – говорю я тихо, так что никто не слышит.

– В чем дело? – удивленно раскрывает глаза Ванесса, и по залу, от одного к другому, проходит волна этого «что случилось?».

– Нил теперь в первом составе, – объявляет Чак с натянутой улыбкой. Если бы мы натягивали так канаты, то они бы лопались, а улыбка у Чака крепкая, бесконфликтная. Неужели я такой же лицемерный засранец!

– Правда? – подпрыгивает Ванесса и несется ко мне, совершенно не думая, как ее искренняя радость выбивает Чака из равновесия.

Ванессу нельзя винить в этом. Она всегда хотела работать со мной. Со мной ей спокойнее и комфортнее. Со мной она чувствует себя в безопасности. Со мной – говорит Ванесса – и без страховки можно выступать. Но, конечно, все понимают, что Ванесса никогда не выступит без страховки. Как и любой из нас. Безопасность – незыблемое правило.

– Как здорово, Нил! – она подбегает и обнимает меня. – Я очень рада!

– Я тоже, – говорю. – Это решение Грэма.

Одна бедная Софи ничего не понимает в нашей семейной конфликтологии. Сидит, крутит головой, потом подходит к Чаку и заводит с ним разговор. Наверное, он будет первым героем ее историй. Готов спорить, что они переспят после третьей встречи.

Я тренируюсь дольше всех и ухожу из зала последним. Собираю канаты, страховочные тросы. Линда как всегда оставила обручи, бросила прямо у сцены. Собираю и их, отношу на место. Принимаю душ и иду домой. Запираюсь в своей квартире, как в крепости. Потом поднимаюсь на крышу, сажусь на парапет и смотрю на город. А он смотрит на меня. Своими огнями смотрит в самую душу, туда, куда заглядывал лишь один человек. Нью-Йорк, ты видел меня всякого, радостного и разбитого, полного надежд и отчаявшегося. Ты видел мой смех и мои слезы. Ты помнишь меня счастливого. Помнишь, как она танцевала на этом узком парапете, словно парила над твоим смогом, над людьми. Теперь здесь всегда пусто. Теперь передо мной только ты, Нью-Йорк, мой друг навсегда, хранитель моих воспоминаний, сторож моих ошибок. Все возвращается на круги своя. Шоу должно продолжаться. И только ты знаешь цену фальшивым улыбкам, которые не смоет потекший грим. Ветер дует в лицо. Ветер приносит запах сырости с Гудзона. Мосты вдалеке – словно протянутые руки. Ты никогда не бросишь меня, Нью-Йорк. Я знаю.

Софи с нами уже вторую неделю. Она бывает на выступлениях и тренировках. Она болтает с девочками и невинно флиртует с парнями. Всем она нравится, эта Софи, потому что она ласкает слух вопросами, тешит тщеславие. Все чувствуют себя интересными, главными. Дэн что-то взахлеб рассказывает ей, не выпуская из рук своего скейта. Айрис улыбается, когда удается улучить минутку, чтобы пообщаться с Софи. Всего за неделю эта девушка стала здесь своей, влилась в коллектив, подружилась со всеми. Ее восхищает почти всё, что мы делаем. Она, раскрыв рот, ловит каждое движение, фотографирует, что-то записывает.

– Нил? – окликает она меня, когда я иду после репетиции в душевую. – Тебя просто не поймать! Уделишь мне минутку?

– Я хочу принять душ, – говорю. – Давай посидим потом в кафе, если хочешь? Тут за углом есть тихое место.

– Хорошо, – она открыто улыбается.

Вечером идет дождь. Редкие капли падают на тротуары и разбиваются об отражения неоновых вывесок. По стеклянным витринам струятся тонкие ручейки воды. Фонари машин в лужах, спешащие под зонтами прохожие. В такие дни Нью-Йорк похож на капризного плаксу, который не успокоится, пока не получит свое. Я накидываю капюшон и бегу в кафе за углом. Торопиться в свою пустую квартиру к пустому парапету на крыше нет смысла, поэтому я вполне могу посвятить этот вечер очаровательной девушке Софи, которая хочет меня о многом спросить.

– Ну и погодка! – тянет она, пока я стряхиваю с капюшона толстовки и с головы капли воды. – Прямо заливает.

– Да, – киваю, – что-то он разошелся.

– Кто?

– Нью-Йорк.

Софи улыбается, заказывает себе кофе и чизкейк, достает из большой сумки ежедневник, карандаш и маленький диктофон.

– Ты не против, если я буду записывать? – осторожно спрашивает она, – Мне так проще потом, да и не навру ничего.

Я пожимаю плечами в знак согласия.

– Вы Нил Гэллахар? – раздается восторженный, слегка приглушенный голос официантки, молодой девушки лет двадцати.

– Да, – отвечаю, рассматривая ее.