Катя Райт - Ангелы не падают

Нельзя не улыбнуться, глядя на ее и без того огромные, а теперь широко раскрытые глаза. Она застыла с маленьким блокнотом и ручкой в руках, смотрит на меня, сверлит взглядом. Потом вдруг резко выходит из ступора.

– Ой, я ваша большая поклонница, – произносит сбивчиво. – А вы будете выступать в этом сезоне? Ой, простите, а можно ваш автограф?

Официантка протягивает мне свой маленький блокнот, быстро перевернув несколько страниц с наспех записанными заказами. Я пишу на линованном листе свою фамилию. Только когда возвращаю блокнот, понимаю, что не спроси имени. Теряю хватку – давно не приходилось давать автографы.

– Спасибо! – от радости девушка стискивает блокнот в руках и прижимает к груди. – Так вы будете выступать в этом сезоне?

– Мы уезжаем на гастроли скоро, – отвечаю, – а потом, да, буду.

Официантка принимает заказ и оставляет нас с Софи. Я немного растерян. Действительно отвык от внимания. Смотрю через стекло на улицы, терпеливо выносящие удары тысяч капель дождя, как удары тысяч плетей.

– Ты действительно знаменитость! – возвращает меня в кафе голос Софи.

– Да, я сам удивлен, что кто-то помнит.

– Не скромничай! – она широко улыбается, как умеют только журналисты перед тем, как начать задавать неудобные вопросы. – Так значит, ты уже точно в первом составе?

– Как будто ты не знала об этом! – подхватываю. – Говорила ведь уже с Чаком.

Я знаю, что говорила. И уверен на все сто, что они переспали. Не потому что Чак такой засранец, просто такую девушку как Софи никто бы не пропустил. Я тоже бы не пропустил. В другое время, в другой реальности.

– Да, говорила, – признается Софи, не в силах скрыть смущение от того, что ее маленькую хитрость раскрыли. – О нем тоже будет история. Ты ведь в курсе, я делаю серию историй об участниках труппы? – вопрос риторический, поэтому я молча слушаю дальше. – Он как будто недолюбливает тебя… Или мне показалось?

Софи играет в наивную девочку или вправду смутно представляет себе отношения внутри нашей большой дружной семьи?

– Его отодвинули во второй состав, а меня вывели на его место, – объясняю. – Недолюбливать меня теперь часть его должностных обязанностей. Это нормально.

Софи все понимает. Только вот дорога, по которой она решает дальше вести беседу, мне перестает нравиться уже после следующего вопроса.

– Я хочу написать отдельную историю об Энджи Сапковски. Грэм сказал, что с этим лучше всего обратиться к тебе. Ты знал ее близко…

Грэм все же сволочь, если действительно говорил такое.

– И что ты хочешь знать об Энджи? – спрашиваю холодно.

– Ну, вообще, – мнется Софи, – какой она была, как работала… Она же выступала без страховки? Единственная за все время, так? Как Грэм допустил такое?

– Слушай, – я готов сорваться, но держу себя в руках, – если ты хочешь что-то раскопать, что-то на Грэма, если ищешь, за что бы зацепиться и раздуть сенсацию, уличить в чем-то Донса, то лучше тебе сворачиваться прямо сейчас. То, как работала Энджи, ни для кого не секрет. Все это принимали…

– Нет-нет! – оправдываясь, перебивает Софи. – Я вовсе не хочу никого очернить! Пожалуйста, Нил, не пойми меня неправильно! Я от всей души хочу написать трогательный материал об Энджи. Я сама видела ее выступление, ваше выступление, – поправляется она. – Энжди интересная личность, как мне кажется, и принесла труппе немалый успех. Просто… О ней ничего почти не известно наверняка. Кто она, откуда. То есть, достаточно забить имя любого из вас в Гугле, и можно получить массу информации, а Энджи… Вокруг нее как будто туман…

Энджи появилась у нас в тот же день, когда о своем уходе объявила Одри, моя партнерша. Мы выступали вместе в первом составе, а потом Одри предложили контракт в Цирке Дю Солей. Каждый из нас, наверное, мечтает о таком предложении. Одри, как – я уверен – многие, ходила на кастинги, рассылала резюме с прикрепленными видео, и вот ей повезло. Ей сделали предложение, от которого не отказываются. «Представляешь, – делилась со мной Одри, – Монреаль, стажировка, а потом мировое шоу». Я кивал и радовался за нее. Сам я из семьи циркачей и вырос в бродячем цирке, нигде не задерживался больше чем на пару месяцев, к десяти годам исколесил в нашем старом трейлере всю страну с юга на север и с запада на восток. Я учился в цирке, рос в цирке, получал цирковые представления о мире. Английскому нас учил шпрехшталмейстер, высокий статный мужчина по имени Кевин. В нем было метра два роста и при этом он был здоровый, как буйвол. На манеже, во фраке и бабочке он выглядел одновременно нелепо и угрожающе. На уроках никто не решался спорить с ним или плохо себя вести. Литературу преподавал режиссер, престарелый ирландец Патрик Фергюсон. Между представлениями он часто прикладывался к бутылке, поэтому литературу мы изучали урывками и многое пропускали. Благо, было время читать самому, и была цирковая библиотека, которая регулярно пополнялась новыми книгами из библиотек городов, в которых мы давали представления. О возврате книг никто никогда не думал. Строго говоря, мы почти открыто воровали их, присваивали, а взрослые закрывали на это глаза. Математику преподавал иллюзионист Лайнел Митчел, выступавший под псевдонимом Мистер Чудо. Математику все цирковые дети знали плохо. Лайнел был рассеян и забывчив. Он редко проверял домашние задания и больше думал о том, как бы поэффектнее достать из шляпы кролика. Школьные занятия проходили прямо на манеже, где мы рассаживались полукругом и вкушали знания, ловя время между выступлениями и репетициями. Постоянный запах опилок и животных запомнился на всю жизнь. Так пахла моя школа. Никаких парт, никаких спортивных команд, никаких экзаменов. Это только представляется: цирк, яркие разноцветные шатры, развешанные всюду светящиеся гирлянды, романтика и красота. На самом деле: небольшой парк довольно старых трейлеров, в которых передвигаются и живут артисты, главный шатер для выступлений, два маленьких – для репетиций и собраний. Шатры, сколько помню, никогда не были яркими и цветными. Серые, выгоревшие, потерявшие даже примерный изначальный оттенок, с разводами от дождей и грязи. В иллюминации, что развешивалась на территории, всегда горела от силы только половина лампочек. Кто-то постоянно вынужден был подкрашивать их, чтобы создавать иллюзию праздника. И вечное жужжание генераторов. У меня никогда не было друзей за пределами цирка, да и в самом цирке тоже. Я был сыном клоунов – не самая завидная судьба. Отец временами выпивал и тогда вел себя очень глупо, то спотыкался и падал в грязь прямо у всех на виду, то запутывался в канатах или гирляндах, то опрокидывал на себя сироп для сладкой ваты. Из-за него меня дразнили. Мама, очень громкая и яркая на манеже, в жизни была всегда тихой и невзрачной полноватой женщиной. Про нее иногда цирковые мальчишки говорили что-то обидное, тогда я ввязывался в драки. И все это в веренице бесконечных переездов. Нет, я насмотрелся на кочевую жизнь, поэтому заманчивые перспективы даже Цирка дю Солей меня не привлекали.